писанинки :)

[Olgfox]

Это печататся уже можно!!

[Gazero]

))) Спасибо, хотелось бы)

[Gazero]

Одна Овечка…

…гуляла на свежем воздушке под солнышком. Как же дивно играют его лучики – хочется плясать до упаду и нежится в них, купаться до бесконечности! А в небе плывут облачка, совсем как мохнатые подружки Овечки,только более молчаливые…
…Вокруг нее было только тихое эхо философствований барабанщика-дятла и лесных птичек, гул ветра и шелест листочков. Овечка всегда думала, что они –крохотные феи леса, в нарядных зеленых юбочках и с солнечными колпачками на тоненьких волосиках; потому обижать их нельзя ни в коем случае!...
…«А вот травка!... – с радостью подумала Овечка,осторожно подбегая к хрупкому пахучему, изумрудному пучку, словно танцующему налегком ветерке, - Интересно, какая она?...» - она легонько отщипнула кусочек и,со смаком пожевав, подумала: «Вкусно, только…»…
…Только стало жаль Овечке незнакомого пучка, который,до встречи с ее ротиком, будто незримо улыбался и приветливо, с интересом махалей зелеными ручками; а сейчас она лишила его этих самых ручек, может, даже глазок, с любопытством, наверное, тоже смотревших на тишину вокруг.
Овечка задумалась и, еще поглядев на, казалось, чуть приунывший росток, подумала: «А ведь он был таким красивым, совсем живым…Сейчас ему грустно, он плачет… Ну не плачь, пожалуйста!... Прости меня!... Я небуду больше тебя обижать!...».
И она вынула из своего мохнатого кармашка маленькую блестящую брошку, с трепетом положила перед ростком и… его листики снова засияли бодрым светом, какой бывает у неженок-звездочек; их крохотный владелец тихонько радостно засмеялся, аккуратно гладя свою новую пушистую, белую подружку!
Овечка робко дотронулась до его зеленых ласковых ручек, прошептав про себя: «Как хорошо, когда никто не грустит!... Я сделаю так, что он больше никогда не будет грустить – подарю ему новых друзей!... И будет тихо и светло!...».
И Овечка, еще утешающе постояв рядом с ростком,посмотрев на него некоторое время, легонько шаловливо ловящего лучики солнышка,побежала со всех ног домой, чтобы быстрее вернуться к крохотному изумрудному,новому другу.
Дома она стремглав захватила лопату, лейку и мешочек с семенами, а потом – быстро-быстро поскакала к тому месту, где встретилась смаленьким, дивным пучком.
Прибыв на место, Овечка принялась старательно копатьямку рядом с зеленым малышом, бросать семена и закапывать их, после – щедрополивать водичкой из лейки, не забывая угощать ее сладкими прохладнымикапельками и росток, искрящийся и неслышно попискивающий, легонько вздрагивающий от удовольствия под фонтанчиком лейки.
Закончив работу, она с большой неохотой заметила, чтосолнышко закатилось за причудливые мохнатые, темные башни леса; важно выплыл из дымки тумана сказочно сияющий месяц, а на небе, одна за одной, выскакивали намягкий ковер синевы веселые сестрички-звездочки.
«Я тебя не брошу!... Не хочу, чтобы ты, такойтоненький, маленький и… такой хороший, мерз темной, жутковатой ночью один!..» –с теплом подумала Овечка про росток и, устроившись рядом с ним поудобнее, легла и потихоньку уснула, согревая его своими большими, плотными, гладкими кучеряшками.
Их сон бережно качала в бездонной перине колыбелькалуны, убаюкивая тихой песенкой волшебных розовых светлячков… Разбудилималенькую, белую, пушистую и преданную подружку изумрудного пучка игривые перешептывания и словно чьи-то щекочущие крохотные пальчики, норовящие дотронутся до нее совсех сторон; Овечка сонно приоткрыла, блестящие от только-только улетучивающиеся дремы, глазки и… изумленно замерла – вокруг нее будто легонькотанцевали друг с другом, весело перешептывались и мерцали на солнышке бусинкамисветлой-светлой росы целых три ростка!
В первом, самом высоком, крепком и блестящем, она струдом узнала того зеленого кроху, который еще вчера растерянно моргал круглымиглазками на приближающиеся вечерние свежие сумерки; в двух остальных, нежно-зеленых,будто переливающихся невидимыми алмазиками, едва угадывались бывшие беспомощныемелкие зернышки, которых того гляди и сдует легким ветерком!
Овечка, все еще не веря в реальность этого, подошла ксамому высокому ростку и понюхала его – он источал тот самый чудный аромат, чтокогда-то вызвал у нее аппетит и вынудил отщипнуть чуть изумрудного крохи;теперь этот запах кружился в теплом, свежем воздухе, смешиваясь с дуновениемсладкой пыльцы, шелестом листьев и… слепящих солнечными зайчиками, пляшущих надругих, нежно-зеленых, ростках.
«Как все же дивно, что он растет!.. – подумаланеожиданно Овечка, с умилением наблюдая их увлеченную возню, прислушиваясь ксолнечной тишине и отголоскам щебетанья птиц, - Чудно, что его любят друзья,такие же непоседливые, зелененькие и… милые, как он!... Как хорошо, что ониживые, смотрят на солнышко и, наверняка, тоже радуются ему!...».
И она тихонько отошла от них, поглощенных забавами,понятными, наверное, только им; неслышно побрела с, залитой солнышком, полянкидомой и, еще раз обернувшись ей вслед, поймав взглядом резвящихся в облачкахбабочек, словно сотканных из солнечных искорок и радуги, вспомнила: «А ведь тутне было бабочек до появления этих замечательных росточков!... До чего жезабавно они танцуют, а под ними тихонечко журчит красиво ручеек!... Как не хочется все это покидать!... Но надоидти домой…».
Она вновь бойко зашагала в сторону дома, но, еще разпосмотрев вслед дивной поляне, остановилась – три ростка разом тихо-тихосмотрели на нее, погрустневшим взглядом словно говоря: «Не уходи от нас!... Тысамая хорошая овечка на свете, мы хотим дружить с тобой всегда-всегда!!...».
И Овечка призадумалась: «Страшно себе дажепредставить, что я, привязанными к земле, глазами этих кротких, светлыхросточков стою и смотрю вслед другу, который покидает меня ради… привычноймонотонной скуки в сыром, тусклом доме!… Что на свете теплее и долгожданнее,чем дом?.... Но… Дом всегда откроет двери и подождет тебя, а ростки… Бытьможет, настоящие, единственные мои друзья, будут меня ждать и грустить,чахнуть… Я не хочу снова ощущать на своей шерстке чьи-то незримые слезы!... Япостараюсь сделать так, чтобы они никогда не плакали, не страдали отодиночества!... Принесу все нужное из дома на эту поляну, чтобы быть всегда рядом с ними!... Росточки заслуживают этого, ведь… они просто чудесны!!...»
И Овечка, ободряюще дотронувшись носиком до каждойзеленой ручки изумрудных пучков, мигом кинулась домой и, взяв несколько вещей,бегом отправилась назад, к росткам, которые были очень рады ее возвращению и дружескому легонькому похлопыванию по их изумрудным листкам.
Она со странной негой ощущала чуть усыпляющеедуновение перышек солнышка… глубоко внутри себя, наблюдая, как ее зеленыедрузья с любопытством рассматривают, трогают и обсуждают принесенные вещи.
«Как же хорошо жить… Особенно, когда рядом солнышко и…друзья!!...» - думала Овечка, укладываясь рядом с ростками, с тонким ощущением радужного кружка счастья от их, с упоением смотрящих на нее, зеленых глазок;беспечной игры искристых бабочек, шелеста листьев, гула лесных голосов,водопада теплого солнышка, заботливо треплющего густую, белую, мохнатуюмордочку одной, дивной Овечки…

[Olgfox]

Вот в советское время бы такие сказки выпускать, с картинками))

[Gazero]

Да, сама б взялась за иллюстрации)

[Olgfox]

А ведь и сейчас наверно не поздно. Заключить контракт с издательством-при таком богатом (и уже готовом )
материале. Сколько сейчас детских книжек издаётся-море.

[Gazero]

А ведь и сейчас наверно не поздно. Заключить контракт с издательством-при таком богатом (и уже готовом )
материале. Сколько сейчас детских книжек издаётся-море.

Ну, признатся, я не считаю, что у меня все или основное - детское - аллегоричное - может ;)
Кроме того, ищу, пока не нахожу...
Спасибо за пожелания))
Рада, что нравятся мои писанинки

[Monty]

Ну, признатся, я не считаю, что у меня все или основное - детское - аллегоричное - может ;)
Кроме того, ищу, пока не нахожу...

А ты начни не с издательств, а с газет. Издательства потом сами на тебя выйдут

[Gazero]

Ну, признатся, я не считаю, что у меня все или основное - детское - аллегоричное - может ;)
Кроме того, ищу, пока не нахожу...

А ты начни не с издательств, а с газет. Издательства потом сами на тебя выйдут

Спасибо, Монти, за совет) постараюсь

[Gazero]

Забавный случай из жизни… собаки

Как здорово иметь рядом с собой четвероногого друга! Ведь кто, как не домашний зверек своим смешным поступком не только невольно вызовет у тебя улыбку, но и заставит поучиться жизни. У меня есть собачка. Зовут её Марта. Она есть нечто малюсенькое с черными бусинками глаз, большими ушами и звонким голосом.
С Мартой очень часто случаются разные забавные ситуации. Вот одна из них. Недавно взяли её с собой погулять к озеру. С поводка отпустили, чтобы доставить радость. А поскольку Марта ну «очень спокойная» собака, то счастье от прогулки немедленно переросло в то, называется «цирковое шоу». Стала наматывать круги на своих тонюсеньких лапках вокруг хозяев. Хоть сиди, смотри и считай!
Все думали, что Марта так и будет бегать от одного человека к другому. Но нет! Как же такое огромное творение природы, как озеро, останется без её внимания?! Славный «пароходик» Марта пулей летит в его глубины. Только далеко не плывет, а хлюпает по озерной водичке у берега. Да сосредоточенно так! Видно нравится лапки мочить. И таким образом прохлаждаться, пока не начнут звать на берег.
Но Марте было не до того! Заметил наш «пароходик» пристань-камень, одиноко торчавший в воде. Со всех лап Марта кинулась к нему- обследовать же надо, взобраться и, заодно, согреться! И пока, хоть и с энергичными усилиями, карабкаться у неё получалось… И вот, довольный всем на свете, «альпинист» Марта покорила вершину камня и, виляя хвостиком, принялась рассматривать окружавшие её просторы.
Но тут собака глянула вниз, в зеркальную гладь воды. И увидела себя, родную и единственную! Захотелось ей собою, драгоценной, полюбоваться! Но пока она пыталась понюхать своим любопытным носиком воду, не отрывая глаз от себя, любимой, тотчас плюхнулась в воду! И так смешно потом барабанила лапками по воде на одном месте! Уже на суше виновато смотрела своими черными жемчужинками. Еще бы!
Вышла Марта из озера- нельзя назвать иначе, как «чудо в тине»! Была она, казалось, такой беззащитной, милой!... Но это, пока дрожала от холода! А как только высохла, согрелась- вновь веселая и любопытная! И горя ей мало! Я поняла для себя, что моя собачка- милая и смешная, но с ней всегда надо быть «на чеку»!
Марта тоже научила меня: нельзя в критической ситуации на что-то отвлекаться, надо быть бдительным!

[Gazero]

Листья теней

Никогда еще не сияли таким жутким оттенком. Я их не боюсь, но… все возвращаюсь и не могу понять, почему меня зовет старый замок среди леса, с лестницей, будто исходящей из луны!
Наверное, все потому, что это… оказалось правдой, шокирующей и мрачной. Когда-то я прочитала книгу о человеке-невидимке и не верила, что в будущем столкнусь с «его глазами, тщательно скрываемые затуманно-черной маской, за которой всегда вьется рой листьев теней».
Конечно, вначале я просто посмеялась над сказочно выглядящей легендой о нем, изложенной в старомодной книге, просто продолжала шить (ведь работаю швеей при дворе). Времени было мало и нервы сами собою напрягались – мой мастер все не спешил появиться в назначенное время, а без него я мало что могла сделать).
Но, спустя время, наконец он явился с… малознакомыми типами, с усилием ставящих посередине мастерской… дивную куколку размером с человека, одетую под стать нашей королеве!
Ее красота казалась мне подозрительной и почему-то мыслями возвращала именно к истории о человеке-невидимке, как-то вводящую в оцепенение. Разумеется, мой мастер знал, как быстренько меня из него вывести.
«Что стоишь, рот раскрывши?! – напыжился он, беря деревянную лестницу и приближаясь к загадочной куколке, - Манекена не видела?... Лучше подержи лестницу, а я сниму мерки с ее дивного платья…».
Он, как ни в чем ни бывало, залез на лестницу, потянулся к блестящему шелку платья куколки и… О, ужас! Мастер словно попытался измерить пустоту и немилосердно грянулся на твердый пол. Видимо что-то сильно ударив или сломав, он принялся орать и охать, словно его кололи раскаленным копьем. А я от растерянности не могла двинуться с места.
«Негодная девчонка! – кричал мне с пола ползающий мастер, - не видишь, что ли, что мне плохо?!... Беги сейчас же за аптекарем, иначе вышвырну на улицу!...»
Понятное дело, исполнение этой угрозы было действительно нежелательным, и я мигом кинулась к аптекарю. Как назло, его не было дома и… мои мистические открытия словно не желали заканчиваться. Дело втом, что, подойдя к дому аптекаря, мне на глаза бросился дивно-красивый фонтан, вокруг которого ревели его дети.
«Пить, пить!» - только и пищали они, подставляя кружки к фонтану, который… не утолял их жажду! Что за диво? Я сама подошла к нему и зачерпнула кружкой воду. Но ее не было – струя раздвинулась и сомкнулась, не оставляя в кружке ни капли.
Дети все вопили, вызывая мучительное желание помочь, жертвуя всем, что имеешь. Я повиновалась этому желанию и поделилась с ними водой из фляжки; мысль о необычности фонтана не оставляла покоя.
«Откуда у вас он?» - спросила я, неодобрительно поглядывая на него.
«Когда папы не было дома, - стали рассказывать хозяйские дети, - по городу скиталась ходящая звездочка, блестевшая из тумана темных листьев. Она нас очень испугала, и мы стали звать взрослых. Звездочка как-то зловеще тогда задрожала и исчезла, а сама оставила фонтан…».
Я не могла верить собственным ушам, в голову все лезло хорошо запомнившееся описание человека-невидимки: «и блестит маска одной единственной звездочкой, ведь, когда плащ из листьев теней закрывает его, он невидим…». Еще то и дело всплывали крики, наверное, стонущего на всю Вселенную, мастера и пылающий дефицитом времени заказ.
Потому я оставила детям вдоволь воды и, взяв у них повязки, мази, побежала назад, к мастеру. Где наткнулась на его пронзительный ор: «Где ты была, негодница?!... Я думал, что умру, пока ты дойдешь!... Где тебя носило?».
Я без стеснения рассказала ему о странных вещах, жертвой которых стал не только он, но и аптекарские дети. Мастер рассердился и выгнал меня, бросив на прощанье, что справится сам и не намерен больше делить заработанные гроши с «ротозейкой, падкой на всякие сказки»…
Сказки ли это? Темнеющая от сумерек дорога в лесу баюкивала и, в то же время, уверяла, что это не фантазия, не сон! По пути я чуть не обомлела от страха: на дороге к лесу мне встретилась женщина, имеющая прозрачные волосы! То есть она надевала шляпку, а та не держалась на голове, проваливалась к глазам и закрывала полностью обзор.
Признаться, было жутко это наблюдать и… стало внезапно радостно от того, что мотивы книги толкнули меня в лес, и именно тогда я встретила эту несчастную: если бы я не подбежала и не развернула ее, она бы упала в острый овраг!
Так что же это было? Чья это непонятная и причинившая столько страданий задумка – делать простые вещи прозрачными? «Скорее это…«ходящая звездочка», укромно и таинственно укрывшаяся в лесу.
Я уже издали видела его дом, сквозь который просвечивалась луна и все-все, такое странное и… блестящее призрачным отблеском. Где я его видела? Кажется и в невидимых волосах женщины, и в фонтане, и в куколке…
Отблеск исходил и от укромной норы, откуда доносились тихие стоны и всхлипывания. Поскольку нора была задвинута страшноватыми и немного шевелящимися корягами, то отодвинуть ее мне пришлось с усилиями и… смелостью: уж больно темно и призрачно светящееся было вокруг!
Но мои старания были вознаграждены: в норе был заточенмаленький эльф в сюртучке и с большими-большими глазами, чем-то напоминающиймрачную куколку.
«Что произошло? – с простым любопытством само нахлынуло меня спросить, - Это ты в городе фонтан с шляпкой и куколкой оставил на муки другим?..»
«Я лишь эльф! – пискнул тот, бегая глазками и как-то странно торопясь уйти, - Меня заточил человек-невидимка, чтобы я не смог забрать у него свое облако-единорога!»
Вот как все складывается: облако-единорог, как рассказал мне освобожденный, имеет свойство все преображать в красивое или безобразное, яркое и искрящееся, но… на самом деле, невидимое, туманное!
Все это поразило меня и ввело в замешательство: зачем человеку-невидимке еще добиваться того, чтобы вещи, здания, мир стал таким же, как он; уж не имеет ли он глупость и эгоизм?
И как он вообще стал невидимкой? На эти вопросы эльф не соглашался отвечать, а только рассердился и, запустив в меня непонятными черно-белыми ленточками, победоносно засмеялся и исчез.
Мне пришлось некоторое время понимать, что происходит (слишком много мистики закружилось вокруг меня за один лишь день). А ничего особенного: я находилась в глубоком, прохладном, залитым луной, лесу, возле прозрачных ступень замка человека-невидимки; голова кружилась, и мучительно хотелось спать, не взирая на эхо близкой разгадки всех этих волшебных явлений. И все это уже подняло меня с влажной травы в звездочках, чтобы уйти, как вдруг…
Я почувствовала на себе чью-то, одетую в бархат, руку, резко и тяжело опустившуюся на плечо. Мне пришлось обернуться и… вздрогнуть, как никогда в жизни: рядом со мною на траве сидел юноша в темно-туманной маске (с переливающейся звездочкой посередине), в черных перчатках и плаще, да таком, что не понять, где ткань, а где… рой листьев теней, кружащийся возле него! Юноша внимательно глядел на меня и молчал.
«Мне страшно! - сказал вдруг он, о чем-то сосредоточенно думая, - Я осуществил свою мечту и вновь окунусь в то, что до сих пор непредсказуемо…».
Речь его была более, чем странной и… как-то наталкивающей на жалость, понимание. С другой стороны, могла ли идти о них речь, когда этот, загадочный и тихий тип в маске стал причиной стольких злоключений (и моих в том числе)?
«Какую? – спросила я, вспомнив беду мастера, аптекарских детей и женщины, чуть не убившейся в овраге, и гневно отодвинувшись от него, - лишить ног моего мастера, отправить в острые камни женщину из-за надвинутой на глаза шляпки и дать умереть от жажды детям?... Если это твоя мечта, то ты ее не исполнил, и я не дам тебе ее исполнить!»
«Нет, это не она! – поразительно невозмутимо и… грустно возразил юноша. – Я увидел, и увидел настоящее, но… мир ложного скоро вернется…Я больше не хочу к нему, забери меня!»
Я, признаться, была шокирована тем, что он так долго добивался чудес и теперь молит о том, чтобы его труды оставили его. Как неожиданно мой разум стал нашептывать: «Это он льстит, унижается, чтобы ты помогла ему избежать суда за все его преступления!... Не слушай его!».
Но… я не могла заставить себя не окунаться в дивный темный цвет его глаз, блеск звездочки на его маске, поток его тихих речей, гласящих: «Да, я отпущу на волю облако-единорога, я уже боюсь всех его даров, меня они сводят с ума!... Зачем только я раньше не мог понять?!...»
«Понять что?» - как под гипнозом спросила я, чувствуя невыносимую магическую паутину, так печально заковавшую моего собеседника.
«Это сложно сказать одним словом, видишь ли… Я ничего не вижу на самом деле! – чуть не шепотом произнес странный юноша, - И не видел еще давно, с детства… Но именно тогда мне пронзила сердце роковая мысль: «Эй, а ведь другие видят; другие будут смеяться над тем, что у меня нет этого счастья, и они…» О, как я мог такое подумать?!
«… Они должны хоть немного ощутить горечь среди своей сладостной, всевозможной жизни – пусть они хоть немного побудут в моей шкуре; и пусть они никогда не будут знать, что я есть!...».
С такими гложущими мыслями я принялся искать мага, что мог сделать красивым и невидимым любого, каждую вещь… Я разыскал эльфа и заставил его сделать для меня дом среди леса, в котором можно будет спрятаться в… облака, звезды и луну; плащ… из листьев теней и маску, которую ты видишь, чтобы никто не мог меня видеть!
Ему было плохо в неволе и он умолял отпустить меня… но во мне уже бушевал какой-то невидимый страшноватый зверек, ежесекундно вынуждающий меня забывать кормить и поить мага, гордиться своими возможностями… все накапливать красивые и... невидимые вещи для того, чтобы любоваться ими и на страдания всех, кто мог меня презирать!
Я все ощущал негу от своей силы и менялся неузнаваемо – стал жестоким, может, даже жадно пьющим из ядовитого озера, вокруг которого цветут нарциссы.
И вот тогда эльф затаил злобу: вначале он подозрительно затих, потом стал потакать моим капризам, после… как-то подошел и сказал: «Зачем Вам смотреть только на отголосок мира, который порою некрасив или больно скучен серостью?... Возьмите мое облако-единорога и сможете скучное делать фантастическим и прекрасным, а людей пугать монстрами, создаваемыми только по Вашему велению…
Я, не видящий ничего и за губительным шумом удовольствий и власти, согласился и… с тех пор меня мучили то кошмары, то являлись сказочные существа, лишающие рассудка своей красотой!
Все это в один прекрасный день вынудило меня приказать эльфу забрать свое облако-единорога назад, чтобы оно не мучило ни меня, ни других людей (я и так уже успел сожалеть о всех своих издевательствах над ними).
«Подарки не возвращают!» - лишь отрезал эльф и расхохотался, напустив еще безобразных и чудных видений.
Этого я не мог вынести и заколдовал его подарок скитаться по всем вещам, что отправлял когда-то к людям, чтобы он не смог вернуться к хозяину, а сам я мог отплатить хоть как-то эльфу за его обман.
Но ему было мало моих мучений: сначала он бесился и ревел, что «я украл его облако-единорога (донимая меня этим), а потом… прокрался одной ночью и занес надо мною кинжал.
И если бы не очередное дурное видение, подосланное им же, я бы не успел и почувствовать его замышляющееся черное дело.
В ту ночь я проснулся, заковал его в цепи и… мне стало страшно. Я словно потерялся, лишился сна и покоя, только и мог, что думать: «Вдруг, если я оставлю его жить, он опять надумает меня убить или окончательно лишит разума своими видениями и подарками?».
Эта мысль и приковала его к подвалам в норе, чтобы он понес голодное и холодное наказание за хитрое предательство…
А теперь ты освободила его и… тебе не надо верить, что он пойдет к себе в родное озеро или отправиться искать облако-единорога!
Нет, он вернется за мною, погубит и завладеет моей силой!... Это ужасная мысль, но она вот-вот станет реальностью!...»
Я все слушала, не могла открыть собственное сознание – оно то пряталось за чувством сострадания, то неконтролируемо взыграло отвращением, брезгливостью, некой жестокостью, которую я перепутала с затуманивающим эхом справедливости; и решительно встала.
«Ты сам виноват!» - воскликнула я и побежала прочь, стараясь больше окунаться в самовнушения о «подлом преступнике с сиреноподобной внешностью» и не слышать его голоса, проронившего с, однако, никогда неслышимым мною, таким искренним отчаянием: «Я виноват, но все исправлю… Не бросай меня, ты – единственное, что открыло мне путь в настоящую жизнь!»
А мои ноги все несли меня к ее увлечениям и привычным заботам: пробегая мимо деревьев к мелькающим огням города, я думала о том, чтонужно, наконец, прийти домой и выспаться, чтобы с новыми силами начать искатьработу; поладить с мастером и навестить женщину, пострадавшую от прозрачныхволос, аптекарских детей; еще много чего надо…
Голова моя полностью готова была забыть все, что произошло, и проносить меня в жизнь так, словно ничего не бывало; лес закончился и стояли открытые дороги к мерцающим огонькам фонарей родной стороны.
Я собралась уже облегченно вздохнуть ночной воздух и пойти чинно домой, ко сну; как моего слуха коснулся пронзительный крик, до боли знакомый – то был голос… юноши в темно-туманной маске, так и не успевшего вздохнуть тот же воздух, что и я (настоящий).
Кроме этого, неприятно доносился хоровой дикий смех, грубые выкрики и писклявый торжествующий голосок, отчетливо произнесший: «Попался!...».
Мне сразу показалось, что я совершила непростительную ошибку, не послушав, должно быть, попавшего в ужасную беду, тихого и ничего мне не сделавшего плохого, юношу.
Что-то шепнуло: «Торопись! Он ведь просто был ослеплен своей властью, не знал, что дразнил рок, не хотел зла другим и тебе!... Спеши! Ему нужна помощь!».
Повинуясь этому таинственному, правдиво-ясному напутствию, с меня как рукой сняло сон и бросило в холодный пот. Я вскочила и, торопливо отыскав знакомую тропинку, побежала к прозрачному замку среди светлого от лунного света леса.
Но то, что я увидела, было подобным ужаснейшим тучам, что не пускали его, такого живительного, к моим глазам. И даже так я увидела (и чуть не потеряла сознание): замок был окружен толпой ревущих и дико смеющихся мужчин и женщин, над ними, на лохматой лапе ели, сидел эльф и подбадривал их, бешено и мучительно-весело играющих с… маленькой девушкой в черном платье, испуганно стремящейся выбраться из их кольца.
Это было отвратительно и… ничем не примечательным варварством, в которое бы я побоялась и побрезговала вмешаться, если бы не… рой листьев теней, исходящих от платья окруженной девушки, странно-знакомый блеск булавки и… ее крики, являющиеся отголосками страха того юноши в темно-туманной маске!
Я попыталась изо всех сил пройти сквозь бешенную толпу к нему, очевидно, поверженному на землю, но мне дико мешали люди – они визжали, лезли в драку, рычали и зловеще сверкали… крыльями дракона, совиными глазами, змеиными языками! А за этим с высоты с наслаждением наблюдал эльф, размахивающий от веселья обеими руками…
А в один момент все… пропало – зловещий и дикий ураган разогнала подоспевшая на мои крики полиция, эльф ловко соскочил с ели и, удаляясь в землю, прошипел: «Не надо было так шуметь, просто его маска, единственный раз, доставила радость другим!»; а прозрачный замок стал темным, обычным, настоящим.
Неведомый туман отступал, открывая глазам становящиеся настоящими фонтаны, куколки, платья, алмазы, игрушки… и что-то еще, ничком, неестественно лежащее на длинный ступеньках.
Я подбежала, не желая слышать правду своего сердца: это был юноша, тот самый человек-невидимка, в маске с все мерцающей звездочкой, темном плаще; который распластался с раскинутыми руками и… застывшей гримасой ужаса.
Мне было грустно, что я не успела узнать способ облегчить страдания его, распустившегося улетевшим цветком, сердца. Я посмотрела в его глаза и на замок в последний раз, тихонько уложила его под ступенями, поцеловала и тихо сказала: «Я больше не сержусь» (стремясь хоть этим простым способом залечить собственную пустоту, возникшую так необъяснимо).
Как же это все странно! И мне почему-то хочется снова верить, что все произошедшее – лишь слова старой книги, так щемяще шелестящей эхом его звездочки, его глаз - ясных ноток души и листьями теней…

[Gazero]

Эхо звездных пирамид

Оно манило странными звездочками, отходящими от…темно-синих древних хранительниц тайн. Самая страшная из них – житель звездных пирамид и все, что там происходило.
Говорят, что живет в них волшебница, заманивающая звездами, а потом превращающая людей в черный мрамор, из которого пирамиды истроились!
- Такого не может быть! – гордо возражал Государь, нехотя оторвавшись от пира со своими слугами, узнав о страшно большом количестве пропавших у звездных пирамид. – В лучшем случае, это Садовник, который снова разозлился от тяжелой работы и теперь использует вои ножницы не для мирных цветов, а для людей!...
- Что, если вэтих звездных пирамидах и правда что-то страшное? – спрашивала девочка, которая, за любовь к скрытности, была прозвана Маской. – Нужно пойти, посмотреть…
- Пустое! –равнодушно бросил Государь, снова потягиваясь за кусочками лакомств и кубком. –Пирамиды стоят себе, не трогают нас – и хорошо… Нечего к ним ходить, тем более это опасно для такой малышки!...
- А я не маленькая и совсем не боюсь! – упорно возразила Маска, обиженно отвернувшись, и упрямо произнесла. – А я пойду!...
- Ну, как хочешь! – безразлично решил Государь, уже окунаясь в пир. – Только принеси мне кусочек меха из гривы розового льва, что там хранится – говорят, что она приносит богатство!....
«Эх, пока вы так и будете запивать дни и заедать ночи– вы ничего не добьетесь, даже если будете иметь самого Пегаса!» - горько подумала девочка и, укутавшись в свой любимый плащ, поспешила к пирамидам.
Странные это были постройки – от них веяло солнечными листиками и лунными зеркалами. Они отражали многочисленные, странных форм инаправлений, лестницы внутри себя и непрестанный свет звезд, закатов, мерцающих туманов. Среди этого всего крались и тени всех цветов, отчего трудно было неиспугаться, но…
Маленькая смелая Маска неумолимо шла к своей цели –малюсенькой пирамидке, сверкающей алмазом в темном тумане. Пирамидка, казалось, была соткана из чистейшего черного гранита, все еще отдающего жалостливым человеческим теплом.
«Эге, да тут и вправду пропали люди!.. – догадалась Маска, беспрестанно пытаясь зажечь, постоянно гаснущую от чего-то дуновения, свечу. – Есть кто живой в этих лабиринтах мистики?..»
И даже эхо девочки, казалось, только гуляет среди едва заметных снежных колон, золотого ручейка, но не откликалось о чью-то жизнь.
- Вот кладбище в сказке!... – от разочарования и скуки Маска сказала это вслух, уверенная, что темно-зеленые водоросли невидимого моря звездных пирамид не слушают ее. – И к чему пафос унынию, это же смешно, странно и… жутко!
- Ты чего-то боишься?– раздался вдруг тихий голос где-то из-за радужных ветров вдали. – Не бойся, останься здесь, тут так хорошо…
- Не может быть привольно на месте памяти и тьмы! – вскипела Маска и хотела уже замахнуться камнем в шевельнувшуюся во тьме пирамидку со звездочкой, как обомлела: ее слуха коснулся скрежет ножей и гулкие, ужасающие голоса живых камней. Маска с усилием всмотрелась в их беспорядочный полет и разглядела среди них Садовника, совсем изменившегося – он стал бледным и облаченным во все черное, мрачное, с несколькими угрожающе лязгающими ножницами, словно приросшими к рукам; и теперь он разрезал безобразные формы камней на новые ужасающие и живые создания.
- Эй, перестань! – крикнула она ему, с отчаянием наблюдая, как создания черными ручейками просачиваются к миру ее друзей, к Государю и гостям, слишком радующихся, чтобы напугаться до смерти! Увы, Садовник лишь испуганно вздрогнул,слепо и рассеянно обвел глазами обзор и снова принялся вытачивать щелкающими ножницами новых безобразных творений.
«Вот я ему покажу, как невежливо молчать!» - снова забылась в глухой обиде девочка и хотела швырнуть камнем над головой осторожно работающего Садовника, как увидела– он однообразно чуть покачивает головой и руками, устало и с видом исполнившихся сладких мечтаний уставился глазами на предмет своей работы; и ничто не могло его вывести из этого состояния.
«Да он будто что-то слушает… - догадалась Маска. – Но что именно тут можно услышать, кроме капель и гула ветра, а также эха всей этой странной и нелепой фантасмагории?.. Попробую понять…»
И она, бесстрашно направляясь, мимо длинных ножниц, к Садовнику, наклонилась к нему; даже вздрогнула от удивления – магические звуки, гулкие и чем-то мрачные, но такие завораживающие, исходили из… самого Садовника! Это было предзнаменованием чего-то предельно неясного и трагического, отравляющего привычное, прежнее светлое творчество; нечто непоправимо калечащее и грозящееся превратить в куклу, которая, в истоме от дивной музыки, даже не заметит, что погибнет из-за истощения или жестокости того, кто осмелился таким отвратительным образом поработить ее!
«Но не убивать же его из-за какой-то шумящей дребедени, вселившейся в него!.. – одернула себя со спасительным страхом Маска, пожалев Садовника – молодого и красивого человека, неряшливо застывшего в одной позе, работе и мысли, в беспрестанно навевающемся мистическом звуке. – Что же делать?... Милый Садовник, от грусти по твоему уходу завяли все цветы, наши горожане, ввиду этого, получают все меньше воздуха красоты и превращаются в жестоких созданий, нуждающихся лишь пище и сне!... Сон настиг и тебя, но как?... Может, напрячь голос и легонько толкнуть тебя; тогда ты проснешься и мы попробуем снова вернуться домой?...Попробую»
Но, как ни кричала Маска, как она не била неведомые блестящие вазочки, разбросанные по всей звездной пирамиде, Садовник словно цеплялся за усыпляющий звук и даже неосторожно отмахивался от девочки своими ножницами, сверкающими и больно ранящими.
- Эй, это уже не шутки! – плачуще говорила она, судорожно постукивая по его, механически работающим рукам, надеясь привлечь внимание. - Очнись, Садовник! Прекрати!... Прошу, бросай эту работу и мы…
- Зачем ему это делать? – снова раздался тихий голос, и черная пирамидка со звездочкой еще раз колыхнулась, среди рассеивающегося темно-синего тумана. Миг – и он совсем растаял, открывая перед Маской дивно одетую девушку в черном платье, украшенном звездочками. Это в ее фантастическом головном уборе, украшенном… переливающейся светлой гривой розового льва, сияла ярко звездочка в таинственной пирамидке!
- Как это «зачем»?– возмутилась девочка, до того уставшая от жутких чудес и плена звездной пирамиды, что не обращала внимания на все необычное, желала лишь скромного, простого, живого. – Он же словно впал в сон из-за каких-то звуков, что раздаются внутри его!... Надо лишь его этих звуков!
- Не надо этого делать! – чуть притворно ахнула девушка в черном платье со звездами. – Это же его незримая и вечная вещь!... Разве можно ее отбирать?
- Вечная? – с эхом ужаса прошептала Маска и яростно выкрикнула. – Признавайся – это ты – та самая ведьма звездной пирамиды? Что ты сделала с Садовником?
Девушка погрустнела и обида щемяще отразилась на еекрасивом лице. Она печально отвернулась и тихо пошла прочь, едва слышным голосом приговаривая:
- Как жаль, что сегодня все торопятся, спешат даже думать, показать агрессивную весомость, выкрикнуть, отпихнуть непохожего и желающего… Совсем при этом не зная, что к чему!
С этими словами хозяйка маленькой черной пирамидки со звездочкой уже открыла одно из лунных зеркал, чтобы исчезнуть, может, как дивная фея, навеки. Маске вдруг стало жаль ее, такую волшебную, красивую и печальную; она внезапно ощутила, что не права, что ее уже сжимает в когти нестерпимое одиночество, спасением от которого является уже не, падающий в механический сон, Садовник, а эта рассуждающая, откликнувшаяся девушка.
- Стой, не уходи! – с жаром подбежала к ней, попросила девочка, доверчиво беря ее за, почти сотканную из белого шелка, руку. – Я тебя обидела – прости, пожалуйста!... Расскажи мне еще что-нибудь, мне так скучно одной!...
- Тебе скучно?– с какой-то, убегающей за недобрую затею, заботой осведомилась та. – Скажи,что ты бы хотела больше всего на свете?... Ведь я – Жрица звездной пирамиды, владеющая гривой розового льва… А она, знаешь ли, исполняет желания, совершает чудеса!...
«Значит, Государь был прав?» - изумилась мысленно Маска и, следуя за Жрицей, отмечала, что эти, застывшие в удовольствии, подобно Садовнику, лица в искристом мерцании, она уже видела. И ей стало мучительно любопытно, почему это странное состояние охватило почти всех обитателей пирамиды.
- Скажи, а что они все такое слушают? – с интересом спросила девочка, неспешно прогуливаясь сказочными лабиринтами вслед за Жрицей.
- Они слушают то, что отражает их настроение и мечты, что вдохновляет и дает второй взгляд,что является целым, прекрасным миром, знаешь ли… Лучше этого мира нет! –загадочно ответила та.
- Нет, есть!...Вот, например, у меня в стране люди работают и помогают друг другу… - с охотой поведала Маска новой знакомой. – И им от этого не скучно… Они не лезут от отчаяния за заоблачными и смешными неуловимыми полетами мечты!... Они счастливы, потому…
- Потому и оглупели.. – задумчиво заключила та. – Обленились… Им проще топтаться в кругу околопыльного и отвлекающего интереса и необходимости, чем подняться ко мне, в пирамиду, за настоящим и прекрасным… Вот здесь бы они были в блаженстве,которого не узнаешь за суетой!
Маска почуяла нехорошее тщеславие, дуновение которого касалось этих слов. Она еще раз посмотрела на посетителей звездной пирамиды – они были неряшливыми, находящими в оцепенении, приводящим мучительно еще быстрее минуту их гибели!
- Нет, стой! –крикнула тогда она, не в силах больше держать свои опасения в себе. – Разве они не пропадут, всю жизнь находясь неподвижно в пирамиде и слушая одно и тоже?... Разве не сойдут с ума и не превратятся в тех монстров, что незаметно текут ручьем к нам?...
- Откуда ты это знаешь? – нахмурившись, спросила Жрица, у которой недобро потемнела звездочка. –Никто не имеет право видеть, как новые спасители мира рождаются на свет…
«Это разве спасители? – ужаснулась Маска, отпустив ее руку, какую-то даже мраморную и отдающую темным оттенком. – Спасители – не монстры, а то, что не увидит своих, пусть иногда и уставших, недовольных, но все жеутешающих и согревающих, хозяев, что неволятся тут в замораживающем смертельно сне… Это – животные, цветочки, простые дети и надеющиеся на доброе слово… Где взяться слову, когда тут не надо трудиться произносить ничего?... Труд – вот спаситель!... Зачем ты надумала его нас лишить?»
С этой мыслью Маска похолодела, ощутив правду опасений и захлопнувшуюся ловушку, огласившуюся какими-то торжествующими, едва слышными звуками мистической музыки. Как она уже надоела свою липкой однообразною сладостью. И девочке ужасно захотелось чем-нибудь остановить ее, хотя бы на миг, чтобы спасти пленников.
Для этой храброй попытки она взяла кусочек каменной соли и прицелилась в тени, мерцавшие жемчужными салютами. Кусочек, попав в такой салют, произвел ужасный раскат грома и шумный вздох падения… звездочки с платья Жрицы.
Она с ужасом заметила пропажу своей драгоценности и, придерживая платья,закричала неузнаваемо жалким воем:
- Не смей больше так поступать, жалкая глупая статуэтка!... Я не выпущу никого и никогда отсюда, если ты украдешь мои звезды, столь усердно собираемые мною…
Маска невольно опустила камень потому, что… нет, ей не стало стыдно за свои поступки, не страшно от угрозы, столь зловещей и блистательной, феи звездной пирамиды! От невыносимо оскорбляющей лжи – звезды с платья Жрицы были фальшивыми – настоящие, в ее городе, всегда приветливо встречали утомленных днем… Но зачем тогда ей понадобились призрачные звездочки,что за сила от них?
- Хорошо, я не буду трогать ничего, чтобы не портить твоего платья! – смиренно сказала Маска, надеясь снова войти в доверие к этой странной и немного зловещей девушке. –Только скажи, для чего тебе эти звездочки?
- А они нужны для того, чтобы.. – расслабленно заговорила та, самодовольно поглаживаясверкающую гриву розового льва, что покоила ее темноватые мысли. - …грива наливалась большим светом, большим блеском, затмевающим солнце и луну, способным творить невозможное! Так я буду уверенна, что владею магией не зря, и моей волшебной музыке есть от чего родиться…
Шокированная всем услышанным, девочка даже невольно упала рядом с, едва заметной во тьме, решеткой, с покоящимся за нею, усыпленным волшебными звуками, невольником: Жрица просто занималась самообманом и погружала в него других, грива просто наливалась новыми соками от усталых и измученных колдовством, но не в силах оставить его иллюзорную силу, посетителей; но… кажется, полностью утратила способность действовать!
- Ты не хранительница волшебства! – отчаянно крикнула Маска, бросаясь к Садовнику. – Ты– хитрая, жадная и бестолковая чародейка, надумавшая украсить свою смазливую внешность опустившимся небом!... Нет к тебе доверия, сиди тут, пропадай в вечной неподвижности черного мрамора, со своими фальшивыми звездами и звуками сама, если это – смысл твоей пустой жизни; а я не дам всем этим, постоянным и механическим, погубить людей!...
С этими словами она храбро взяла один из ножей Садовника и отыскала глазами едва заметную бледную, сияющую во тьме дверцу, из которой… питалась блеском и магической силой грива розового льва, от него - рождались мистические камни, манящие искры и, так безжалостно усыпляющая навеки, музыка звездной пирамиды!
- Я всего лишь хочу одного! – эхом доносилась мольба Жрицы. – Чтобы я, дающая чудеса в раздражающую вас всех скуку, и все вы стали бессмертными, благодаря сохранению этой музыки и гривы!... Зачем же ты хочешь пресечь мои чары?... Остановись!
- Нет! – твердо сказала девочка, решительно беря в руки острый нож. – Ты должна понять, глупенькая фея-красавица, что, всю жизнь каменея в черный мрамор от удовольствий, нельзя стать бессмертным!...
С этими словами девочка поспешно и метко ткнула ножом прямо в центр дверцы. От этого она взорвалась тысячей волшебных звуков, от их избытка задрожала, затрещала и затянулась черным мрамором, а потом… Просто исчезла навеки, вместе с миром звездной пирамиды, оставляя только радостные окрики спешащих к дому, очнувшихся пленников!
Они были небрежно встречаемы Государем, что нетерпеливо ждал Маску, обещавшую когда-то совершить подвиг для него. И потому он чуть не сбил прохожих, быстренько сойдя с трона и спеша навстречу девочке, сияющей радостью от следующего – с нею оживленно и взволнованно беседовал… Садовник, с которого, в момент треска мистической, исчезнувшей дверцы, слезла черная одежда и с рук спали ножницы!
Он торопливо рассказывал внимательно слушающей Маске о дивных снах, порожденных сказкой, каких-то неотступных, томительных.
- Как хорошо, что они закончились и я снова с тобою и могу потрогать цветы! – мудро заключил он, весело здороваясь с каждым встречным и с удовольствием играя с девочкой.
Она даже вздрогнула от оглушительного капризного вскрика Государя:
- Где моя грива розового льва?... Ты обещала мне ее достать, несносная девчонка!... Где она? Не принесла ее?... Осмелилась ослушаться своего Государя?!... Ах, я тебя…
- Ваша Милость!– встрял, бледнея, Садовник, очень ценящий свою дружбу с Маской. – Пожалуйста, не гневайтесь!... Она ведь вернула стольких Ваших подданных к жизни!.. Вернула меня, и я снова буду садить для вас розы, разводить поющих птиц в Вашем саду!...
- Ну и что? –плаксиво взвизгнул тот, топая ногами. – У меня нет гривы розового льва, нет его силы, дающей все, что пожелаешь, потому нет настоящего счастья, неужели вы не понимаете?!... В конце концов, если его сила пропала – ладно, я бы просто носил его в качестве мантии… Где грива? Где она, негодники?... Если вы мне ее недостанете, то…
Несчастный Садовник, только заслонил собой испугавшуюся девочку и зажмурил глаза в ожидании, холодящего безвозвратно будущее, приказа, как…
- Ой, а ведь она еще краше, чем сказывали! – восхищающимся тоном прозвучали словами…Государя, поглощенного рассмотрением гривы розового льва, все еще сверкающей естественною, светлой красотой!
Маска искала глазами, и вспоминала, как могла попасть к Государю грива. Неужто нечистые темные чары Жрицы сохранились, и она все еще колдует в другом, более страшном и заманивающем месте, ради несбыточным, пустых мечтаний?
Нет, Жрица стояла рядом и кормила голубей; ее совсем нельзя было узнать: она стала светящейся радостью и сверкающей бело-солнечным платьем. И ставила в воздухе радужную мелодию, которая снимала грусть и боль, лечила и придавала силы; а после – разбрызгивала в небе дождик заждавшимся цветам и деревьям, украдкой клала беднякам гроши и скромный хлеб, детей онарадовала булочками, игрушками и книжками с жемчужными бабочками, солнечными щенками и котятами!...
Заметив Маску, Жрица резво подбежала к ней, все еще оставив за собою самый свежий, самый согревающий ветерок жизни на свете.
- Ты все еще ломаешь голову, как попала грива к Государю? – с добродушным лукавством спросила она.
Удивленная переменами, девочка только кивнула и осторожно взяла ее за руку – она стала согревающей и искрящейся маленькими лучиками.
- Ну так это яподарила ему гриву розового льва! – ласково рассмеялась Жрица, крепче беря девочку за руку. – Чтобы он наконец, получил желаемое, и не вздумал тебя и Садовника обижать!... Пойдем к нему?
- Как это ты изменилась? – только и могла робко пискнуть Маска, в глубине души с упоениемсмакующая, ни с чем несравнимое, появление еще одного друга.
- Я просто поняла, насколько ты мудрая и хорошая девочка! – искренне и просто ответила та, помимо этого освобождая из капкана ласточку с поломанным крылом и одним прикосновением придавая ей здоровье и силу. – Действительно, ты правильноосознала, что звук – вне времени, он мало на что может повлиять… Тем более,если позволить ему засосать в бездействие!... Надо двигаться и отдавать,делиться всем, что имешь, с другими, трудиться на пользу им, помогать и небросать в одиночестве… Так, надеюсь, тогда ты почувствуешь, что живешь незря!...
С таким солнечным выводом новая подруга поспешила с Маской к, ждущему неподалеку, Садовнику…
Она бесконечно удивлялась и радоваласьвыздоровевшей и улетевшей с песней теплого колокольчика ласточке, дышащим и очем-то тихо размышляющим цветочкам, светло-светло смотрящим на мир детям, щенкам и котятам, всему на свете…
И солнышку, голубому, чистому небу, легким облакам, которые, конечно, не поблекнут перед эхом звездных пирамид никогда!...

[Gazero]

- ...Банзайки на ночь
:)


В одном...
Далеком, глухом, темном лесу бродил...

Крошечный Самурай, который потерял свой меч и очень торопился найти его до того, как из-за зарослей бамбука, тростника и вишни, покажется солнце.
Ведь утром будет церемония в честь восхода на престол нового принца, всем необходимо было на ней присутствовать).
Шел, шел, шел самурай и наткнулся на... маленького йетти, что с гордостью и жадностью перебирал коллекцию бус; и все бы ничего, если бы не...
Эти самые бусы, по преданию древних манускриптов и мудрецов с мандаринами, не содержали в себе великую магическую силу и могли запросто превратить крохотного, невзрачного и чем-то страшненького йетти в статного, прекрасного воина, хитрого и злого, алчного и тщеславного.
И воин тот мог запросто обманом прокрасться в королевские пагоды дворца и украсть еще что-то ценное или притворством добиться восхищения принцессы и жениться на ней, либо подкупить стражу принца и устроить переворот, захватить власть, всех обидеть и унизить...
Мало ли чего еще мог придумать коварный йетти! Смекнул это самурай и, наспех взяв палку, ударил со всей силы его по лапкам, сжимающим бусы; тут его миниатюрный противник...
Взвыл, надулся, посопел, а потом... как давай ругаться на него, совсем обескураженного, за то, что тот "последнюю охапку бус не дал на базар отнести, продать!"; после вдруг испугался, спохватился и, все же подобрав бусы, убежал.

А малыш-самурай, не теряя ни секунды, видя с тревогой, как запел соловей, что любил первым встречать солнце, и заквакали лягушки в пруду, затопотали лапками сластены-панды, поторопился идти искать меч дальше.
Далее он увидел великана, обычно молчаливого, угрюмого и мужественно-кроткого, а сейчас... со всех ног бегущего в сторону еще более глухих полян леса, дальних морей и гор, пирамид и льдов, впрочем, к чему угодно, от...
Толпы догоняющих его парней и девушек, что, с вилами и граблями, лопатами и палками, камнями и факелами, мчались за ним по пятам, выкрикивая всякие отрывки из трактата ламы, придворного мудреца и всякие приметы, а еще...
Цитируя заморских мыслителей, поэтов, артистов и певцов, каких знали, перечисляя и подробно рассказывая устройство всяких-превсяких механизмов, красочно описывая все фигурки звезд на небе, хвастаясь...

Тем, что знают, сколько будет "2...¤2" какие и сколько...

Языков и алфавитов мира они знают, формул и головоломок, текстов и стихов, горячась от спора и перекрикивая друг друга, тыкая в друг дружку пальцем, синяками и вилами, оглушая дремлющих птиц; тем временем...
Великан прыгнул в ближайшую яму, свернулся в клубок и затаил дыхание - толпа, еще немного пошумев, побежала дальше, не смолкая и не иссякая в источниках вдохновения для спора и ссоры с хвастовством, а наш кроха, видя это...
Сжалился над ним, большим и, вообщем-то, добрым, безобидным, аккуратно спустился в ту же яму и спросил, от чего спокойные юноши и робкие девушки могли так разбуяниться.
"Да... плов им с суши и кумысом приготовил - пряча глаза и хватаясь руками за голову, уныло ответил великан, - Им не понравилось да... Они принялись мне показывать, рассказывать, доказывать, что умеют, знают и могут лучше, быстрее и больше меня; началось все с рюмки саке... И вот во что вылилось!"

Затем он вздохнул и тихонько утомленно заснул; а маленький самурай... не на шутку взволновался: до церемонии остались считанные капли росы, что безмятежно падала с тонких лепестков магнолии, раскрашивая их в алые глаза встающего солнца; вот и...
Побежал уж он, едва не потеряв при этом своего убора и пояса: дул ветер, весело и чинно ступая ножками по травам, камням, паутинкам и листикам, неосторожно ломая ветки и украдкой подслушивая...
Нежности одной парочки, трепетно взявшимися руками за одну шелковую ленточку и, краснея ушками с щечками, опуская круглые личика и глазки, чуть смеясь и придвигаясь друг к другу, кормящей журавлей в сумеречной тишине.
Из почтения и смущения перед всем этим, наш малыш с уважением... кисло сел в пышном занавесе веток сакуры, что росла совсем рядом, терпеливо дожидаясь, когда двое влюбленных перестанут с томлением курлыкать, вгонять в краску этим других и уйдут жеманничать в другое место; тоже медленно краснея от...
Возмущения - присмотревшись чуть раскосыми глазками к, все вздыхающим, один об одной, млеющим от романтики, баловникам, кроха наш завозился в ветвях, зачихал, зашевелил круглыми щечками, путаясь в своем простеньком, чуть переливающемся, бледно-синем наряде; и все потому, что...
Они игрались ленточкой, что охватывала собою рукоятку его меча, и непременно сейчас, когда неуловимые, жгучие, красные дракончики - лучики солнца уже беспечно игрались с верхушками и колоколами храмов, статуями беседок, ступеням и калиткам низеньких домов!

Три... осторожных, спешащих...

Шага сделал самурай к парочке, уже обнимающейся, прижимающейся, друг к... подруге, протягивающему свои глаза к ее головке, а потом...
Не вытерпел, накричал на них, совсем не обращая на их необычную, наверное от любви, бледность, невиданно черные волосы и одежды и на непривычно тонкие, крепкие и белые зубы; распространяясь на всю страну об их "глупых" вздохах, приторности, медлительности и неуважении к остальным, вовсе напугав их этим, довольно...
Счастливо, победоносно и с торжеством забрав меч, мчась, будто на крыльях, во дворец, припоминая на бегу все слова, жесты, улыбки, взгляды и поведение, каких требовал от него этикет на церемонии, а еще...

- ...Банзайки на ночь
:)

- О том, как...

В одном...
Далеком, глухом, темном лесу бродил...

[Gazero]

Лестница эха…

…В один прекрасный день поднимется далеко за облака, когда все… раскрашивается в скучные черные листья, и нечто мрачное нависало над солнышком спокойных дней, вспоминаешь сад…
Тот самый, где нет ни глухих роботов, ни ослепленных своим шумом шагов толпы, где лишь тишина и его дух, необычайно-красивый, запоминающийся дивными формами выстриженных деревьев и взглядом… того почти сказочного создания, что пришло к тебе однажды, когда ты была совсем маленькой. Теперь скука и разочарование, любопытство и ожидание чего-то утешающего сами толкают тебя на дорогу, ведущую к его замку.
Но почему же исчезли зеленные шелестевшие фигурки, солнечный свет и атмосфера гармонии, живительной тишины; и вокруг только торчали странные зеленые шесты с жиденькой искусственной листвой? Неведомое эхо проносится по лестнице, из недр которой веяло необыкновенно низкими тучами.
Зайдя внутрь них, в замок, ничего не обнаруживаешь, только… темный коридор с портретами милого, маленького светящегося малыша, немного все же пугающего. Но весь испуг, скорее, напрасен или навеян сородичами малыша – тех, с кривыми и расслабленными от злобы усмешками, дразнящими рожицами и крючковатыми пальцами.
Почему-то от взгляда на них, именно в этой кромешной тьме наступает растерянность и желание убежать от всех своих идей; не работа ли это шевелящихся искорок портретов? Но искать вопрос было некогда – жуткие шаги жуликоватых сородичей приближались а впереди… уходила вверх маленькая труба-лестница; по которой, тесной и скользкой, лучше было попробовать вскарабкаться, чем попасть им на глаза.
Попытки не оказываются напрасными, и ты ощущаешь досадную боль в затылке – ведь падаешь на холодный пол то ли чердака, то ли… подвала. В нем то и дело сияли искры леса и звездочки, печально сорвавшиеся с неба. Все это странным образом гармонировало с паутиной и зачеркнутыми портретами с теми же злыми усмешками, нервно подергивающимися и стремящимися вырваться.
Но оглядываешься и… вздрагиваешь – тот миг, когда ты была маленькой, вернулся: перед твоими глазами находилось то создание, что ничуть не изменилось, стало еще тише и более робким, но… его умелые, пусть и вовсе необычные, руки стали прозрачными; само оно бессильно лежало на одном месте и внимательно на тебя глядело, тихонько что-то говоря и робко моргая глазками!
Что за милая и… грустная картина – вот снова слышится то эхо сказочного труда создания, на его зов вылетает светящийся малыш. И тебе показалось странным, что он имеет то же имя, полностью повиновался потерявшему дар творить; в то же время словно с радостью управляло им и тобою (страшно все же одному бродить по огромному замку, то и дело норовя встретить вредных сородичей)!
Среди всего этого в глубине сознания внезапно назревает серьезный вопрос: что это они нагло летают по чужому замку и хозяйничают в саду, изредка осмеливаясь запачкать остатки работы творения с прозрачными руками черными и железными отростками?
А светящийся малыш что было силы ругался с ними и защищал тебя от них, но, имея огромные способности наказать их; был словно бессилен. И они все смеялись, что самое могучее создание веков приковано к постели и не может им ничего сделать.
Все это словно напоминало тебе бегущие отрывки сквозь сияющие стены замка – кто-то отнял у самого дивного и безвредного творения силу, выгнал его из мира, почувствовав себя хозяином, уничтожает красивые цветы, диковинно-постриженные деревья, пение птиц на них и свет солнышка.
Как будто все это было лишь сном – жутким и… приятным: светящийся малыш сопровождал тебя повсюду и не давал скучать, используя все свои силы и время; в обмен на это он лишь просил ухаживать за существом с прозрачными руками, к которому был странно привязан.
А тот, в свою очередь, только по старой привычке отказывался от всего, ограничивал свои желания и потребности, как-то патетически молча, глядя в темный угол с крадущимися тенями, и говоря, что «ему давно пора было отжить свои века». Какое оно все же дивное, стеснительное и немного неумелое сказать все, что таит его мистическое сознание!
Оно будто по этой причине боялось испугать тебя или разочаровать, потому все просило светящегося малыша еще больше охранять тебя от надоедливых сородичей-пакостников, «делать так, чтобы ты никогда не грустила» и… уводить как можно дальше и быстрее от… него!
Дни и ночи потому и проходили какой-то печально гулкой листвой, невольно порываясь сказать: «Он был…». Но вновь и вновь ты бежишь взглянуть на сад, вечно мятуще скрываемый за тьмой и туманным холодом дождя, чтобы только взглянуть на, безмолвно и забавно, глядящие на тебя остатки стебельков, капельки росы…
Что-то они тебе напоминают, нечто тихое и до боли знакомое. Обернувшись, узнаешь эти спешащие скрыться тени – то почти живые, прежние руки творения закрывали его лицо, боясь уронить крохотные звездочки; тайно и мистически убавляющие силы светящемуся малышу; тревожно вздрагивающему во сне, когда бессонная луна отражалась в глазах такого дивного и трогательного творения…
И все потому, что ты вновь не спишь и не слушаешь веселых историй малыша, в глазках у которого отблеск тревоги; как же он тебе знаком, ведь он остался за закрытыми тенями, существа с теми самыми руками, что подарили тебе когда-то веру в вечное сияние солнышка! А сейчас оно ушло, за дождем, мраком и самодовольным грохотом, скрипучего раскачивания, безобразных сородичей на каких-то ржавых качелях.
Все это, миг за мигом, наталкивало тебя на мысль, что все же недаром они, лишь отдаленно похожие на, не пускающего тебя к этому месту, светящегося малыша, выбирали именно это нелепое сооружение из глухих железных колес и прутьев, действующих своим унылым визгом на нервы любому, кто вообще заинтересуется услышать этот пир ночи…
Что-то она скрывала за этим визгом и битьем стекла сытых и беспечных грабителей солнышка, дивно-красивых цветов, счастья от работы милого и наивного существа, не знающего, что его настоящие руки могут сделать больно.
Что за мрачные круги все летают и рвутся вокруг них на волю с еще более страшным блеском в пустых глазах, чем у сородичей? Наверное, это разочарование от того, что миг детства не вернешь, что являешься только обузой усердному светящемуся малышу и объектом насмешки его несносных сородичей…
Ты их больше не боишься, они жалки и безобразны в своей напыщенности и жадности. Гораздо больше ты хочешь исправить собственный гнетущий поток возникшего стыда и вины перед тем, эхо чьих рук, казалось, устало и моляще шептало из-под скрипучих качелей.
Подумать только, даже все, что нависало над твоими облаками безмятежности, казалось теперь слабеньким писком несмазанной двери комнат лабиринта тьмы; по сравнению с непреодолеваемым чувством грусти от темно-томительной разлуки, с миром того, кто был абсолютно непонятным, на первый взгляд, таким же, как и сородичи; а вернуть бы его скромную улыбку радости, вдохновленное эхо работы его настоящих рук, так поддерживающих тебя ( с тех времен, когда ты была совсем маленькой)...
И отголосок этой бесшабашной поры вдруг срывает пыльный занавес страха с твоей души: «Прочь, ночные искаженные стекла!» - кричишь, скорчившим озлобленную гримасу, сородичам и смело скидываешь их с насиженных винтиков железной качели. Ты в тот радостный надеждой миг старалась даже не слышать озабоченных смешных оханий светящегося малыша про то, что «лучше немедленно отойти от этой штуки, порезаться можно!».
Скорее, было только дивно видеть, как, некогда обездвиженное и медленно уходящее в мир лунных искр, создание испуганно врывается к тебе в комнату и не может поверить своим глазам: неподалеку недобро перешептывались сородичи испуганного малыша, а в твоих, немного украшенных алыми морщинками неких дивных листьев, руках крепко были сжаты его собственные, настоящие!
Какое это было замечательное и… быстро пролетевшее мгновение радости! Жуткие, именно своей хитростью, сородичи опрокинули на светящегося малыша клетку, а тебе незаметно накинули маску; никогда в жизни не ощущала ты подобной – словно, глядя в ее темные грани, снова бежишь по изумрудной и светлой-светлой травке, навстречу невыразимо яркому солнышку, любуясь белыми перышками облаков.
А сквозь них… прорисовывалась лестница эха чьего-то крика страха. В тревоге тяжелые оковы мечтаний спешат неуклюже упасть с твоих глаз, которым открывались… наливающиеся красками и блеском руки самого дивного и безобидного, смертельно пораненного, творения!
Оно, упав на холодные плиты, спокойно смотрело вслед, торжествующим с криком: «Вот теперь мы с твоим волшебством наведем свой порядок; а ты оставайся там, куда тебе давно пора…»; улетающим в темные этажи замка, сородичам грустного малыша, припавшего к прутьям клетки, по-детски тревожно наблюдавшего за ним.
Оно тихонько тебе улыбалось той робкой и не похожей ни на кого улыбкой, уверяя: «Вот теперь они укоротили мне срок, и ты больше не обязана ухаживать за мной!... Не плачь, малыш, нам надо ее отпустить; ей пора возвращаться!...».
В ответ на это тот кивнул и, тяжело вздохнув, слабым движением взмахнул руками: дверь открылась, показывая, как никогда скучную, дорогу домой. Дождь все пел прощальную колыбельную, а туман манил прозрачными рукавами ко сну.
Ты же все не могла победить чувство какой-то подлости, оцепенившей иллюзиями, оставившей злодеев достичь своей цели и уничтожить остатки трудов дивного творения… его же, настоящими руками. Внутри все ведь билось чувство, что это не реальность – бессильно растянувшееся на плитах и потихоньку уходящее в неведомый мир (быть может, своей родины) существо, слабо поводившее своими необычными, чуть слышно лязгающими пальцами.
Неподалеку от него, все также апатически опустив глаза, устремившись к нему фигурой, унывал светящийся малыш, видевший, что родная белая планетка взошла, а он не может даже вздохнуть ее искрами. И созерцая это, сознание словно кольнуло: «Отпусти его! Он же самое близкое ему существо; он тоже несет его труды… Отпусти, и они вернут тебе солнце!».
Как это было нелегко, однако, сделать… и не потому, что клетка имела больно колющие шипы, а воздух был пропитан душащим ароматом теней, убежавших ликовать над победой, сородичей. Просто тебе было больно расставаться с тем, кто когда-то, в незапамятные времена, создал самый волшебный в мире сад; тем, кто так дорог тебе, еще с времен, когда ты была совсем маленькой…
С тем, кто взлетает облегченно к луне с детской легкой улыбкой освобожденного малыша; пустившего из крохотных ручек на радостях белых бабочек, от которых… истошно закричали из глубин вредные сородичи, а после… они просто исчезли в вечном, уходящем водовороте тьмы; и со странными искрами, стрелок неведомых часов, мерцанием звезд, эха колоколов… развеялся призрачный занавес дождя.
Под ним, ровно как после пробуждения, послышался веселый щебет птиц, приятные ароматы, радуги цветочков, шелест сплетницы-травы… И деревья, деревья – такие разные, со своими молчаливыми историями и знаниями, едва заметно мелькающими причудливыми кольцами и… листьями, облаком открывающими то фигуру оленя, то русалки, то голубя… И все это танцует под светлым-светлым небом с теми же щекочущими перышками облачков, что и в детстве.
Будто из него у тебя вырывается невольный вскрик удивления: рой листьев рассеивался после усердного лязга искр… рук дивного, робкого существа и малыша, радостно сияющего пуще прежнего! Он сыплет тебя цветами и маленькими капельками жемчужин (то ли безмерной благодарности и дивно-бесконечного, неведомого тебе, счастья, то ли… все же маленькой грусти); оживленно кружась вокруг своего робкого и тихого друга – наверное, продолжающего жить сквозь века, творения со странными руками, подарившими миру красоту сада.
Ты смотришь на него, наслаждаясь, казалось, бывшего невозможным вернуться, волшебным мигом детства. И слышишь, сквозь его успокаивающий и живительный мистический водопад неба и солнышка: «Я с всегда тобой; и весь мой сад будет жить… для тебя!... Не грусти!...» . Стремительно оборачиваешься и спешишь успеть за этим тихим, таким светлым и теплым отголоском; с маленькой грустью провожая глазами и…
Бережно унося в сердце момент, когда светящийся малыш и дивное творение с странными, добрыми руками, улыбнувшись на прощанье, медленно исчезали в лестнице эха… чего-то невыразимо красивого и вечного, как оставшиеся с тобою лепестки роз, хранящие… его отраженье в луне…

[Gazero]

Энджи и… Мышонок

С минуту смотрели друг на друга: она никак не могла понять, откуда в унылой студии,напичканной всяким, по ее мнению, хламом и всенепременным ором, жуликоватого на вид, ее владельца - Джастера, мог появиться он – такой крохотный, белоснежный,в пестрой накидке, украшенной разными, крошечными, чуть двигающимися, точно насверкающих лунными искорками страницах,… сказками...
- Я скажу тебе по секрету, - бойко, одним прыжком забравшись к ней на плечо, прошептал он, - верь-не-верь, а находишься ты… в сказке; очень интересной, которой угрожает опасность – ее хочет забрать в волшебную вспышку вон те типы – Мышонок украдкой указал на долговязого,неприятно костлявого Джастера и его помощника – Питера, чуть плотного талией,невысокого юношу, стеснительно возящегося с аппаратурой.
Энджи посмотрела на указанный объект: Питер не внушал ни малейшего желания даже подходить к нему, ну а его товарищ (самый крикливый товарищ на свете), вновь отчитывал все в мире, грохоча мелкими, где-то раздобытыми инструментами будтостоматолога.
- Подь сюда, Энджи! – пересилив себя, скривил он рот в кислую улыбку, поманив девушку, - Я наглядно покажу тебе, где начелюсти клыки (которые ты должна была наклеить), а где резцы (ну они же поменьше, как можно их путать?!)…
И, едва он,тоном разочаровавшегося лектора, принялся крохотным зеркалом на железной палочке постукивать по слепкам зубов и разъяснять устройство челюсти, Мышонок вдруг, вынув крошечную шпагу, запищал:
- Не смей ее пугать зубами, я тебе просто так не позволю!!... Вон дверца, быстрее, беги туда, я догоню!...
Затаив дыхание и не стараясь глядеть накинувшихся вдогонку Джастера с Питером, Энджи незамедлительно последовала его совету, судорожно поймав мысль, что оборонительно-волнующая речь Мышонкапочему-то напоминала ей помощника взбалмошного фотографа, с которым тот неладил; но… все стоял крик страшного возмущения и гнева хозяина мастерской, с ужасом наблюдавшего, как летят проекторы, рулоны обоев, статуэтки и костюмы (напути у, уже торопливо захлопнувшей наглухо дверь в кладовую, девушки).
Она, с дрожью в коленях и робостью в мыслях отмечая их возню у замка, осмотрелась – повсюду не было пыльных манекенов и чучел: вокруг царила… феерия солнечной, залитой усыпляющим ароматом цветов и ягодок, полянки, на небе которой неприятным облачком надвигалась туча с четко нарисованной, единственной молнией.
«Что это значит и как быть в этом магическом мире?» - эта мысль вяло бродила по сознанию Энджи, которой вдруг захотелось вернуться к визгливому владельцу мастерской, выносить все его поручения, терпеть неудобный грим и костюмы с декорациями, но только бы сделать вместе с ним хоть одну фотографию, в той, настоящей жизни.
- А зачем? – вдруг раздалось у нее тихим голоском над ухом. – Джастер – злой-презлой жадный… колдун, который крадет сказки ради зелено-золотистой забавы, крадет у тебя!... А разве это годится? Ведь,как я понимаю, они нужны тебе, и всем, просто для радости, для красоты, для тишины и краски...
Девушка повернулась на голосок – то был Мышонок, что изловчился с интересом присесть накорточки, балансируя на спине у, немалых размеров… пса, подперев крошечными лапками мягкие щечки, чистосердечно-добродушно и внимательно глядя ей в глаза своими, точно черными бусинками.
Казалось,этот, странно-загадочный и приятный разговор без слов мог длиться вечность, сопровождаемый убаюкивающим шелестом листьев деревьев, перестукиванием дятлов и пением птичек,но тут… туча с четко нарисованной молнией недобро заблестела и зашумела вспышками аппарата, по рокоту которого словно уверенно приближался с товарищем Джастер, злорадно-возмущенно покрикивая: «Неугомонная девчонка (только с тобой я мог к концу срока не сделать ни одной фотографии… сказки!), тебе от меня нескрыться!!... Покажись и иди ко мне… Лучше, по-хорошему!!...».
- Ой-ей!...А вот и он!!... Ну ничего, прячься,а я их задержу! – встрепенулся Мышонок, вынув верную шпагу и резво направив пса галопом навстречу погоне.
Энджи легко было бы выполнить и эту просьбу, тем более, что впереди симпатично маячил замок, а испуг диктовал быстро следовать любым указаниям; но… она остановилась,глядя, как ее маленький таинственно-преданный и бесстрашный спутник с бравой уверенностью колит шпагой пятки, смешно танцующего от этого на месте, Джастера,страстно-привычно взорвавшегося («Опять ты?!... Я же тебя отпустил домой… да,туда, откуда все и откуда никто не возвращается!... Ты мне не помешаешь забрать отсюда Энджи и… украсть сказки!... Что ж, хвостатая малявка – ты сама захотела этого, так… исчезни!!»).
Девушке,видевшей столь разгоряченный бой, грозящий вмиг стать непоправимым и наблюдавшей подкрадывание тучи, норовящей запустить молнией именно в Мышонка,попискивающего от удовольствия, наблюдая зрелище, в котором оба его противника задели друг друга и кубарем покатились по холму; стало не по себе.
Что… незамедлительно тот заметил, вновь подъехав на псе.
- Ого! – с напряжением прищурился он,задумчиво-волнуясь, теребя шпагу, - Надвигается целая… вспышка (это верная помощница недоброго мага Джастера, там где она промелькнет, там ничто нескроется от ее глаз!)… Быстрее в замок, пока она нас не заметила!...
С этими словами он, от рвения придерживая Энджи за края платья, поскакал во весь дух кзамку, бесстрашно-…радостно всматриваясь забавно-лукавым прищуриванием в едва мелькающие белые точки в его решетчатых окнах.
То была…группка совсем маленьких, прозрачно-бело-искрящихся созданий с дружелюбно-суетливыми кулачками, круглыми-круглыми глазками и кроткими платьицами с капюшонами, едва парящих над землей.
Они,глухо-робким попискиванием словно перешептывались друг с другом, плавно скользя… над плитами замка, бесшумно, только и слушая, что приближающийся гул чьих-то шагов, шум ветра, поскрипывание дверей, шелест свечей и паутин,падающих в полумраке, в танце теней и маленьких искорок, капель; гостеприимно усадив Энджи в кресло возле слабо пляшущих огоньков камина (Мышонок стеснительно-быстренько сел возле нее, держа шпагу между ног и потупив черные жемчужинки глаз, почему-то счастливо заливаясь пунцовой окраской); псу любезно предоставили огромную миску с, светлой прохлады, водой и круглое, живительное солнышко хлеба.
Потом они вернулись к своим делам – кто вязал, кто вырезал из дерева игрушки, кто собирал из осколков стеклышка картинки, кто восторженно демонстрировал бой, трюки и мирный нрав дрессированных букашек…
- Какие они, оказывается, милые… - от изумления едва слышно произнесла девушка, совсем не обращая на, все приближающиеся шаги, - И совсем не опасные…
- Зато… - поразительно-спасительно вновь вскочил на свою диковинную лошадку Мышонок, точно очнувшись от дивного сна, - В их жилище опасность затаилась!... Это же наверняка Джастер!...
Создания в знак согласия тихонько попискивали и… к удивлению Энджи, рывком подняв ее ввоздух (она лишь и успела, что схватить на руки пса, все так же оседланного Мышонком), аккуратно забросили ее за серый, пыльный старинный шкаф, с оглушительным скрипом и пронзительным треском… перевернувшим ее на другую сторону.
На другойстороне оказалась… лестница, купающаяся в точно нежно-розовых облаках, по бокам ее стояли крошечные пирамидки, кобры, павлины, вылитые из… жемчуга, звучала колыбель ветра и, как легкие драконы, в воздухе кружились светло-оранжевые ленточки, дождем, приятно мягкие, осыпались бусинки и лепестки невиданных цветов, чудно-алых в восходе.
На вершине лестницы была пагода, возле входа которой ждали с подозрительно-странными лицами две девушки в воздушных кимоно: одна из них держала поднос, наполненный сладкими конфетами и пирожными; другая – с горкой алмазов, сапфиров, серебряных колечек и коралловых бус.
- Мы ждали вас! – приятно улыбнулась первая девушка, показывая свирепую усмешку скупо—ворчливо мелких зубов.
- Надеюсь, ты не очень устала, дорогая? – ласково обратилась к Энджи вторая, которой, почему-то дала подзатыльник первая со словами… в полголоса, делающими ее неузнаваемой:
- Ты что несешь?!... Иди себе… отсюда!...
- Знаешь ли… Я тоже… хочу ее… украсть и…получить хоть один миг сказки!...
- Захлопнись!!...
- Довольно ты мне… по голове в замке… надавал,мой вечно… недовольная товарищ!... Я тоже хочу… тебе же… помочь!...
- Что?!...
- А что слышишь!...
Пока две,престранные, девушки, буравя друг друга глазами – одна, едва сдерживаясь от ора, вторая, не зная, куда прятать глаза, переминались с ноги на ногу, толкаясь и переругиваясь друг с дружкой, казалось, совсем забыв про гостей, Мышонок решил:
- Как чувствовал, что тут что-то не то!... Но,знаешь,… те малютки в замке, рассказали, что тут хранится сила Джастера… Если ее… сломать, то… сказки будут спасены, а колдовство, пленившее… меня навсегда… рассеявшись,освободиться (ты же не думала, что мышонок может говорить?).
И,неумело-озорно подмигнув Энджи, он соскочил со пса, и юркнул незаметно впагоду, что-то шепнув перед тем ему на ухо, отчего тот залаял и запрыгал по лестницам, оставив почтенных ее хозяек в… полнейшем замешательстве: девушки заголосили, затолкались еще усерднее, говоря:
- Иди, убери собаку, ей тут не место… надо спешить отобрать… мою силу у этого несносного Мышонка!!... Скорее…
- Джастер, я же боюсь собак!...
- А… заглядеться на Энджи ты любишь?!... Ну все… я тебе за это покажу, ты меня довел (послали же помощника, ничего с… вами…не украдешь!!)!... На – протри глазенки, полезно!! – и первая «девушка» словно плеснула… содержимым подноса – конфетами, пирожными, скрутив «второй» руки и размазывая угощение по лицу.
- Ты что, спятил?!... Все, плевать на все!...Иду от тебя, знай… на… риск!! – судорожно градом полетели в другое лицо алмазы, сапфиры, тяжеленькие цепочки.
В итоге…лестница была, весьма нехудожественно, усеяна, бодро прыгающими по ступенькам,драгоценностями, озерцами размазанного крема и шоколада, по которым удало прыгал и лаял пес, считавший честью исподтишка цапнуть Джастера и оттащить от последнего Питера, скользящих и падающих с воплями по ступенькам, катящихся и запутывающихся в остатках кимоно, что разлетались повсюду, как пух…
Тем временем…девушка, содрогаясь от лая и тарарама драки, наблюдала, как Мышонок удрученно пробует каждый низенький, парящий в воздухе, разноцветный кубик, играющий оттенками, притрагиваясь к ним шпагой. Ничего особенного, увы, не происходило.
- Неужели малыши в замке наврали?... – расстроился он, необычно-виновато поглядев в лицо Энджи, - Ай… Ну уж… чтоб, сколько они загялывают туда, столько я учил их язык получше!...
Она растерянно опустила глаза: казалось, столь необычная и захватывающая сказка, сулящая трепетную разгадку таких необычных бусинок глаз Мышонка и наказание коварного злодея «чародея» Джастера; закончена– вот слышен рассерженный его топот по лестнице и слабый стон его товарища (очевидно,за ними бдительно следовал пес ее чуднейшего спутника); вот они разломают кубики, из которых, наверное, складывается сила мага; и… больше не видать ей сказки, такой простой и восхитительной!
Только… что это? Со внутренней стороны пагоды робко раздался чей-то глухой писк.
- Это малыш из замка!... Ох, и милый растяпа!... Как я тебе рад! – обрадовано воскликнул Мышонок и,предусмотрительно отведя Энджи в наиболее темный угол, прикрыв ее каким-то роскошным ковром, вынув шпагу, поспешил встретить того, кто... вовсе крошечный,извиняюще подняв на него глазки, переминаясь со складки платьица на складку,передал в руки старинный свиток с важными, мудрыми письменами, наверняка,содержащих секрет силы злого мага.
Он… пулей влетелв пагоду, очень, мягко говоря, неспокойным тоном, попросив (в который раз)Питера уходить; что незамедлительно вызвало еще более робкий писк у крошечного,туманно-белоснежно-переливающегося создания, поспешившего скрыться за той же потайной дверцей, откуда тот на миг прибыл.
Мышонок же,как и прежде не теряя ни капли храбрости, отважно выступил вперед, спрятав водной лапке свиток, другой выставив шпагу.
- Послушай, - наконец, более приятно, началДжастер, - к чему нам ссориться из-за каких-то сказок и какой-то девчонки?
- Это не какие-то сказки – твердо изрек тот, -это сказки Энджи!... Я их не дам в твои корыстные, злостные руки!!...
- Ну-ну-ну… - с хитрым смешком приблизился тот, - Вот всегда ты так, издалека… А я ведь угостить тебя пришел!... Где сласти(Питер… – квакша!!)?!... Где сласти?!!... – Джастер с опозданием вспомнил, что они были растрачены в качестве оружия во время его последней, низко-противной,схватки с собственным помощником.
- А у меня есть кое-что по слаще!... – понизив голосок, ответил Мышонок, резво взобравшись на, с верным лаем ворвавшегося,пса. – Но… уж этого я никогда не отдам!... Тем более таким, кто обижает своих друзей, как… ты!!...
- Ну ладно, ушастая козявка!! – не на шутку разозлился тот, - Сейчас я тебе… усы процежу!!...
Затем перепуганная Энджи, совестливо стремившаяся вырваться из недр накинутого на нее ковра, слышала лязг шпаги, лай, яростные ругательства и грохот с гулом, каких только на свете не бывало; тут… она перестала дышать – раздался пронзительный вопль, одновременно ужаса и радости, которому предшествовала вспышка и коротенькое, уверенное «бжик».
Она больше немогла сидеть и, зажмурив глаза, откинула ковер, побежав куда глаза глядели;тут… остановившись в удивлении: Мышонок пропал, ликовал Джастер, пересчитывая фотографии, на которых Энджи была изображена на, залитой солнечным светом,поляне, в замке, на лестнице волшебной пагоды…
- Но как же… - только и смогла сказать она, с грустью оборачиваясь в то место, где, на стене висел портрет немалого пса среди страниц древней книги, а в углу валялась шпага.
- Слушай ты! - окликнул ее хозяин студии, какне бывало, - Ладно, хоть ты мне шкаф сломала, зонтик разнесла, половину декораций перепортила (ну и что на тебя нашло, ты что, макета челюсти так испугалась?)… А коллекция фотографий все же завершена, и… сказка вышла неплохой, она понравится заказчикам!...
- Что? –разбито отозвалась Энджи, осмотревшись и найдя рабросанные разноцветные ленточки и сценическое платье на себе, - «Заказчикам»… Как можно так говорить о сказке?... Сказка нужна, и всем, просто для радости, для красоты, для тишины и краски...
- Знаешь, а я… с тобой согласен!... Это все…правда! – неслышно заметил Питер, точно не слышавший сердитого оклика товарища про необходимость его незамедлительного ухода.
Энджи оглянулась на него и замерла, не в силах сказать ни слова: перед ней вдруг…пронеслись белоснежно-туманные глазки сотни маленьких созданий, вспышки радуги,ленточки и точно розовые облака, листья солнечной поляны; а там…
Она снова чувствует шелковые волны изумрудной травки и пение птичек, встречая с радостным лаем бросающегося к ней пса, на нем…
Мышонок… что робко помахал ей шпагой с закрасневшимися щечками и стеснительно-счастливо блестящими бусинками глаз; они…
Смотрели друг на друга: она никак не могла понять, откуда в унылой студии, снова… есть он –такой…
Крохотный,белоснежный, в пестрой накидке, украшенной разными, крошечными, чуть двигающимися, точно на…
Сверкающих лунными искорками страницах,… сказками...

[Gazero]

Sweat lullaby...

...Теперь можно послушать ее, тихонько глядя на луну, что напевает сказки...
Они стали странными, застывшими в какой-то пластиковой конструкции, там где-то были мои товарищи и недруги...
Конечно, просто так их не обрекли на существование в пластике, за стеклом; когда-то было раздолье...
На этом раздолье можно было гулять, и охотиться, сколько угодно; подбадриваясь перед агонией паники и истерики жертвы пением птиц, упиваясь солнцем, были они сильные и ничего не боялись...
Так же и я: вставал на птичьи лапки, непропорционально изогнутые и длинные лодыжки, ощущал на вспушенной шее, на которой росла не то чешуя, не то шерсть, лучи солнца и расправлял уши - большие, приятные для ветерка, ловлю шорох...
С негой сливаюсь с листвой благодаря темно-зеленым пятнам на лице; как меня зовут, откуда они у меня - не знаю...
Неподалеку от леса находилась деревня, там пасли огромных и сочных быков, носорогов, оленей... Там меня зовут "Галагало" ("леший") и отчаянно бояться, ждут встретить во мне когда-нибудь милого и крохотного зверька, с огромными глазками и большими ушками; это их талисман...
Его и зовут похоже, только он куда поменьше меня, скромно кушает фрукты в синеве сумеречной листвы; он мягонький и ласковый, его с охотой берут на ручки и угощают свежими финиками, гладят по мягкой головке и треплют ушки...
Я тоже хотел так, мне казалось, что стоит доказать свою силу и власть, как и меня начнут чествовать, принимать (ведь так похож на него и на них, беспрестанно куда-то ходящих, что-то говорящих, делающих, тоже спавших, кушавших, походивших на меня руками, торсом и лицом)...
Пошел пасовать перед своими врагами, способных переступить меня одним ударом мощных лап - жаждал союзников, соратников, напасть, покичиться, разрушить их и показать, что ничего-то их кроха и не сделает перед моей силой, не зачем ее чествовать.
Я помню ощущение этого экстаза нападения, безнаказанности, когда испуганно мечутся носороги, а последние лучи ночи укрывают им глаза, кровь хлынула и лишила рассудка - захотелось еще их страданий, чтобы еще они почувствовали мое право не быть обделенным их вниманием.
Хотелось, чтобы они позабыли кроху, стали не только бояться, но и подчиняться мне, принесли дары моему храброму войску, посылавшего кровожадных москитов и хищных крокодилов к ним в дома; сильнейшие звери были за меня - они - против...
Это взбесило меня: я перестал отгонять духов из леса, что мешали им спать и навевали кошмаров, ломал с наслаждением ветки и цветы, чтобы умолкли птицы, до песен которых они были жадны; крушил и метал черные огоньки, насылающие болезни и горести, я мстил и чем больше это делал, тем больше хотел, жаждал мстить еще; чтобы они познали силу моей зависти к ним (я не такой как они и кроха, но своих прав не оставлю)...
После ряда нападений распускаю свое войско (пока не попал и сам им на зубы), мне надоело сердиться, стало скучно и одиноко; все те же темные чащобы леса, высокое дерево с неприятно-красными жилками ("в его дупле охраняет свои сокровища леший" - они не врали, действительно, самые нежные звездочки для ночи и жемчужинки для озера хранились у меня; но не хочу глядеть на них - я один)...
Прислушиваюсь - доносится песенка, убаюкивающая, мягкая, с переливами мелодии, выглядываю - хор незримый, на траву спускаются приятные искорки; белоснежными бабочками рассыпается лунный свет (чудеса!); песенка все играет волшебством как струн тоненького тумана, в нем - контуры...
Присматриваюсь - это бродило маленькое существо, с чистым лобиком, внимательными глазами, фигурой необычной и такой, что невозможно оторвать глаз от нее...
Мне стало стыдно - с собственных губ капала кровь, какие-то противные останки лежали вокруг, я опустился, "Галагало - злой, темный дух леса", она не должна меня видеть, неуклюже прячусь в листве.
Она подходит к умершим, касается - и тоненькими птичками взлетают в радугу души тех (хотя занималась ночь); в ручеек падают ее слезы по ним - распускается искристый цветок на воде; она танцует в ветре - всем навевается тихие, светлые сны...
"Возьми мою корону! - шептал я ей взглядом, наблюдая ее игру на словно арфе из тонких ниточек облаков, - Но лишь пошли мне хоть чуть-чуть сна, я тоже боюсь (я, "повелитель страхов", тоже боюсь!)... И нет мне сна теперь... Скажи, отчего?"...
Незаметно, тихонько подзываю из дупла своего убежища звездочки, жемчужинки и отправляю ей, рисующей по пушинкам лепестков солнечные лучики, затаив дыхание, смотрю за ними: они приземляются у нее в центре лобика, мягко-мягко, заключаясь в одно, тонкое светило; лучи от него распустились по всему лесу - отродились сломанные мною ветки, вернулись птицы, что тотчас принялись щебетать; наступала музыка, она погружала меня во что-то...
Я не знаю, было ли это сном: сквозь него чувствую, как ее рука касается моих ран на лодыжках, руках, порванных немного ушей (все то сделал вид добычи, за которую боролся не только я, но и соратники) - все зажило... Мне стало мягко, тепло, точно я нашел покой, которого так долго искал, и не мог найти...
В то же время - его уж не стало - кто эта девушка, как можно мне снова ее встретить, смогу ли я выразить безмерную благодарность за ее поступок? - сотни вопросов мучили меня, пока воображение рисовало манящие картины того, как я снова встречу ее глазами, услышу, точно покорный раб, не смея подойти к ней, буду лишь глазами и мечтами касаться ее лба новыми звездочками, чтобы сделать ее еще прекраснее (мне когда-то было скучно собирать звезды, теперь я соберу их все, не жалея слабых рук и лодыжек, не страшась высоты и падения)...
Просыпаюсь - ее нет, все казалось точно сном, с которым нет сил расстаться, куда хочется вернуться всем существом, без которого нет смысла жить... Но как-то надо придумать развлечение, пробую: иду к бывшим товарищам по разбою и хаотичным убийствам - рычат, чуть сами не убили; не страшно, мне и без них хорошо - я "всегда один, и нет мне господина, и не желаю я слуги" (отчего-то мне кажется уж ложью это пророчество о себе)...
Маюсь и брожу сам, нападаю на очередную дрожащую мелкую душонку, пробую впиться острыми зубами в нее... - не могу! Все что-то отталкивает, не дает, отвращает; с трепетом пробую вспомнить и... безмолвно отступаю от жертвы - она касалась меня рукой, залечивая раны, как же могу я после этого жадно-животно, как прежде, пожирать ее друзей, ту будущую, неповторимую души восхитительную светлую птичку?..
Я монстр после этого, а не просто "леший"! Бегу прочь, стесняясь своих кривых лодыжек и крючковатых зубов, скрывавшихся за миловидной мягкостью больших ушей, которые были и у нее тоже (все, как наяву, вижу и не желаю отпускать от мысленного взора ее глаза, синие и окунающие в сказку ночи, ушки, которые, точно пух будто, от одного касания к ним, щеки, бледные и вырезанные из лунной дымки, шею, блаженством которую будет обнять и забыть от этого, кто и где ты... Да, "низкий, мерзкий", несчастный демон, я потерял рассудок и мечтал о ней, жаждал сделать принцессой своего леса и был готов служить ей, унижаться перед своим законом быть беспощадным привычно и слепым безукоризненно, отворачиваясь от него, ради нее; все это обо мне, о странном, потерянном и запутавшемся в самом себе Галагало!..
И вновь вижу ее, надеваю себе лианы на лодыжки с шипами, чтобы не побежать к ней, не причинить ей своей силой очарованности вред: кругом мой мир уходит - последние гнилые марширующие по ночам пни и коряги-уродцы превращаются в эльфов-богомолов, приятно кремовых или розовых, колдовавших игрушки и сласти детям, деньгу скромную бедным и полезные лишения на время богатым; мое уходило и... в то же время оставалось ("в уголке лешего из скорлупки земли выступали грибочки с умилительными и питательными шляпками, ягоды россыпью живого дождика покрывали скучные листья, желуди и орешки радовали малюток-белочек и птичек с жучками, снег и дождь лились одновременно у него в покоях...".
Мне было не жаль, я готов и сам еще спросить, чем смогу загладить свои преступления перед ней; только... Кто она, моя греза и... погибель (нечто внутри, глубоко, сладко и отчаянно саднило при невольной мысли о ней и о том, как некая загадка ее коснется меня... скорей бы!.. На все пойду, лишь бы хоть на миг также коснуться ее украдкой, подарить весь мир свой, стать ее рабом, верить ей как себе и находить в ее взгляде защиту и покой своему смятенному сердцу!..).
Она спешит уйти, видно предчувствуя скорый рассвет (как мало она побыла со мною; И вот мне опять терпеть тоскливый день, быть в новой реальности, но без нее - быть в худшей, чем была у меня когда-то - "демоническая злость, скорость питает каждую чопорную корягу у него, черная луна не заходит уж давно, она смеется над его попыткой победить ее"...
Нет, побудь еще хоть миг со мною! (не обращаю внимание на шипы, рву лианы и выскакиваю к ней).
Она изумленно чуть смотрит на меня, не ожидая видно, что прелестные ушки могут находиться и на мутно-смуглой, рябой коже, покрытой некрасивыми темно-зелеными пятнами; а лодыжки опять точить кровью (но я не обращал на это внимание, я смотрел только на нее и что-то толкало меня подходить к ней ближе и ближе...).
Сожаление промелькнуло на ее красивых глазах, застенчиво опустившихся (рассвет занимался мягкой розовой дымкой, а ей уходить не хочется - она видит рану, рану надо излечить; и... делает мне шаг на встречу, готовясь привычно касанием руки остановить кровь и исчезнуть, как мне казалось, незримым пением до следующего, быть может, нескорого раза, когда точно также неслышно придет в мой мир...).
Нет, я не хочу ждать, не могу! Не осознавая, что творю, не помня себя, бросаюсь к ней в объятия, боясь поверить в радость того, что она не отталкивает меня (она тихонько еще больше наклонялась к моей ране, торопясь вылечить и уйти): "и леший пленен чем-нибудь, и он захочет разделить свою корону с той, что отвратит его от крови и напомнит, как этот ручей сердце волнует..." - я не отпущу ее, отдамся ей весь, предвкушая сотни невиданных для себя самого ощущений, трепетно касаясь щекой ее шеи...
Внезапно... Писк, робкий, маленький, самый обыкновенный, едва различаю сквозь биение сердца его, заставляю себя оглянуться.
Она... не исчезла, но... я неистово обнимал и млел от касания к... маленькой крохе, с большими глазками, ушками, мягонькой, робко-испуганно трепыхавшейся чуть в костлявых, холодных моих руках, и одновременно доверчиво и робко прижимавшейся ко мне!
Ее (которую ненавижу и которой ни за что столько почестей и ласки от людей)! Кровь бросилась мне в голову и я с яростью стал сжимать объятия, показывая, что никогда не снизойду до унижения касаться ее, сильнее ее, я отберу всю власть и обожание у нее от людей себе, навсегда покончу с ней, пушистой, гадко милой крохой с, как в насмешку, похожими на меня ушами и глазами!..
Прибегают люди, с ором и палками, смертельными моими врагами (соратников у меня уж нет, я один за себя, от убежища далеко, да и какое-то оно иное... плевать, я сильнее их всех, они меня боялись... и будут бояться, я покажу им свое истинное лицо и при вспоминании обо мне будут содрогаться: они поиздевались надо мной, в самый притягательный миг похитив ее и подсунув эту кроху; я отомщу, как никогда не мстил, я уничтожу их за это!)
Так, во мне крепло безумие и бешенная злость, порожденная оскорбленным самолюбием, унижением, позором, которых стерпеть не мог - я загнан в угол в своем дворце, самим собою ли, ими, столь внезапным и горьким для себя отсутствием ее и внезапным присутствием крохи, уже навечно затихавшей в моих ошалевших от злобы руках? - не знаю, судорожно пытаюсь внутренне кричать в совесть, звать остатки рассудка на помощь, светлую память о ней... Как-то она меня не покидает, как-то пронзительно четко не покидает...).
Дико озираюсь: люди плачут, бледнеют, бросаются на землю, видно отчаянно принимая мою власть, лишившись какой-то другой, настоящей и хорошей, все чернеет и превращается в вихрь помутнения; в нем... Лучики!
Тонкие, прощально-нежные лучики, угасая, касаются меня, моих щек, рук, так и не залеченных лодыжек; они совсем не сердятся, просто устали, задумчиво уходят в надеже еще вернуться... они исходят из моей короны, слившейся с лобиком крохи!
Так... это - она!.. Что я наделал! Как оглушенный, с трудом судорожно-с болью заставляю себя разжать душившие ее пальцы - поздно!..
С другой стороны тоже приходят люди, грозно требуя себе ее пушистое хрупкое тельце и мою корону для погребения; нет, сжальтесь, не отнимайте хоть это у меня; мало вы мучили меня и ее своими требованиями, страхами, капризами, менявшимися день и ночь!..
Отступаю, прижимая к себе ее, рычу и скалюсь, царапаюсь и кусаюсь как не свой, но ее не отдаю, не отдам; куда она, туда и я (лучики побежали в глубь убежища, куда даже самые смелые людишки боялись ступить и ногой - скорее туда! Прижимая ее к себе, бегу туда...)
Внезапно... останавливаюсь, падаю - в меня выстрелили священными огоньками их шаманы; больно...
Очень больно, все слабеет и темнеет, вижу перед собой только ее и лучики, поднимающиеся куда-то в небо...
Я думал, что имею власть, дом, избежал и повелевал страхами... слуг и ее, Галаго ("Дитя плача"); теперь же... Стою на пластиковом каркасе, фигурой, с тоской глядя на лучики, что касаются стекла с ее чучелком... Узнаю в нем ее, милую кроху, такие же красивые, щемяще родные для меня ушки, глаза, что напевают...
Sweat lullaby...
...Теперь можно послушать ее, тихонько глядя на луну, что напевает сказки...

[Gazero]

"Шубки на ножках"

После побега щенков далматинцев, Круэльз пошел и... долго плакал - ничего умнее ему в голову не пришло.
"Как же мне не плакать, ой-ей!... - приговаривал он про себя, в растерянности одергивая роскошный костюм и рыжие кудри, - Щенков не уберег, тетю подвел!...".
Прошлая ночь с грозой и многозначительные ее проделки над ее портретом его, как ни странно, ничему не научили! Может, в глубине души ему и хотелось быть хорошим, но тетя и послушание ей - превыше всего!
С этими мыслями, нескладный юноша набрал номер ненаглядной родственницы и еще раз прорыдал в трубку свое горе меховое.
- Вспомни, кем они являются! - отчеканила с фальшивой любезностью та, - И ты сам пожалеешь о том, что упустил их!..
За сим немногословная тетушка прервала разговор.
Действительно, это ведь шубки на ножках, по ее мнению, восхитительные, черно-белые, мягкие шубки.
Под них можно заломить хорошую цену, Круэльз купит свой замок, заведет себе девушку, о которой мечтал, будет жить, припеваючи и с него тоже портрет нарисуют...
Он поежился, вспомнив, какими облаками и треском был сожжен портрет, как щенки, казалось бы, беззащитные шубки на ножках, с легкой, но поучительной яростью разорвали эскизы, как чуть не вынесли его из замка...
Круэльз еще подумал, вспомнил себя маленьким: а ведь он тоже мечтал о щенке, верном, приятном живом солнышке, что не даст тебе скучать ни на миг, поддержит, когда туго, разделит с тобой радость... И это называть шубкой?
Он еще раз вспомнил щенков, выбегавших с радостным лаем к хозяевам: ведь их тоже ждут, помнят и любят; и какого будет узнать хозяевам, что их малыши-любимцы больше не придут, будут молча висеть в шкафах какой-нибудь взбалмошной модницы, редко-пафосно, пока не кончат все свои дни в желудке моли?
Юноша ужаснулся, представив все это. И... Минуту погодя, Круэльз гордо сорвал с себя роскошный костюм.
"Вы уж меня извините, тетя, - мысленно сказал он, выходя из мрачного, зловещего замка, - Щенки - это вам не шубки на ножках, это наши маленькие друзья!..".
Солнце освещало ему дорогу вперед, играя зайчиками с его кудрями, точно с пятнышками далматинца, он с детской радостью ловил в них счастливый лай живого детства спасенных щенков...

[Gazero]

Перышко...

Уносит даль легким дуновением ветра, а все кажется таким же белым как и...
Дорога, что путалась, а потом задумчиво выпрямлялась и пряталась за огнями и встречными полосами (было скучно, хоть мысль и пыталась убедить, что все еще станет интересным); затем...
Настроение не хотело видеть ни его, тихонько приютившегося на руке мягким, очень приятным лепестком, ни случайных попутчиков, которые заголосили, закричали, зашумели и затолкались (пришлось подвинуться, чтобы они могли сесть и терпеть их дерганья ногами и оглушительную болтовню)...
Все оптимистичные мысли как рукой сняло одним вопросом: "Когда это кончится и мы вернемся домой, без всяких приключений хоть на этот раз?" (с нами поравнялся фургон, битком набитый циркачами, страшно обозленными и тоже внезапно столкнувшимися с происшествием - отлетели колеса).
Никогда не питалось любви к цирку: раздражала его наигранность, накатывала тоска от обилия мишуры и громкости, не было ни малейшего терпения к клоунам (раздражение переходит в злость - группка членов данной профессии решила подзаработать или утешиться, принялась скакать вокруг наших окон).
Успокоение же... медленно и светлым ручейком возвращалось - на руки вдруг сел голубь, белоснежный, крупный, с пушистым и большим хвостом, с кроткими бусинками глаз, такой, что его невозможно было не полюбить (с осторожным любопытством глажу ему головку и клювик, с удивлением замечая его спокойствие и дружелюбное, чем-то даже влюбленное воркование).
Невольно возникает улыбка - цирк вдруг перестает быть разносчиком разочарования и хандры; переругивающиеся и кривляющиеся нашим попутчикам клоуны стали казаться смешными, с нетерпением хочется окунуться в новую даль, в глубины неповторимого мирка, представленного домом, накатывающей бодростью и...
Голубем, с ним... просто нет сил расстаться, как в сказке осыпающего меня снежинками перышек, точно с ними окунаюсь в мечты детства, в яркое солнце, в легкость чего-то, что трудно объяснить; одно, особо крупное, падает на щеку, что вызвало совершенно непроизвольно мысль: "Необычный голубь. Что все это значит?...".
Ответ не заставил себя ждать - процессия клоунов суетливо окунулась в фургон, толкаясь и загораживая обзор одному, со стеснительным взглядом наблюдавшего, как я играю с его голубем (тот, услышав рокот мотора, вспорхнул и мигом улетел к его плечу, как-то... грустно было наблюдать это); но вдруг...
Словно чье-то волшебство - не то цирка, не то приключения поездки, не то чего-то другого - вернулось в мои ладони (перышко, тонкое, мягкое, что было на моей щеке, так и осталось со мною, всколыхнувшись, как птичка, от ветра, а после - аккуратно зацепившись за палец, точно не желая со мною расставаться); накрываю второй рукой его и с чувством радости или даже счастья нежданно ощущаю рядом с собою...
Его хозяина - голубя, что помахал крыльями на прощание, и того, кто торопливо скрылся в толпе циркачей, опустив глаза и спрятав улыбку - на перышке, что не уж покидало мои руки, было, точно краской, изображено пятнышко, напоминающее сразу солнышко, летящего голубя и...
Сердечко, крохотное, трепетное, живое и мягкое, теплое какой-то сказкой, быть может, той улыбки, что всегда осветляет меня, когда вижу, как, где-нибудь...
Перышко...
Уносит даль легким дуновением ветра, а все кажется таким же белым как и...

[Gazero]

Сонный... каприз

...Может растаять в один миг, вначале неприятно удивив неразобранной постелькой, сверкающей... гранями в белоснежных капельках...
Как же иногда досадно ее видеть, после стольких веселых игр со статуэтками и прогулок по лестницам, скрипом наводящими бодрость и...
Бесконечную готовность бренчать на струнах заброшенной арфы, шелестеть исподтишка книжками, пугая летучих мышей, прятаться в уютный камин от ветерка; а тут...
Потихоньку зевает ротик, глазки устают от тусклого мерцания свечек и... сердито смотрят на сундучки, запертые, поддетые занавесом пыли, как одеяльцем - уж на что простая это кроватка, а и ее надо разбирать (искать ключик, развернуть одеяльце пыли, распахнуть крышку), да...
Как же не хочется этого делать; и безмятежно-сладеньким голосочком попискивает что-то, мелкое, туманное, напоминая о том, как ты утомился скрипеть дверьми, пугливо следить за тенями и капельками дождя, молнией и снежком, порою вынуждающими бродить-бродить и даже теряться; но ведь оно...
Хитренькое, ехидное, потихонечку норовившее забрать все силы и время, украв, быть может, самые полезные и дивные мгновения - когда спишь...
Вот уж и стыдит усмешкой лунный лучик, заглянувший в окошко, вот и паучки забились в припотолочные норы и жердочки лестниц, неслышно посапывая, и даже стрелки затихают, наверное, тоже засыпая; лишь...
Желание упрямо пропадает, как только взгляд падает на группку сундучков, ждущих момента, в котором кулачки приятно погладят их, скучающие в пустоте, грани, а складки платьица легонько укроют их дно и согреют, щекоча кончиком капюшона и убаюкивая чудно-радостным глухим попискиванием; и...
Тихие приближающиеся дуновения сказок дремы терпеливо спешат принять, обещая попутешествовать по… всем мирам на свете, что каждый уголок любого замка всегда будет уважать, ведь они помирят с неугомонным щенком ветерка, от глупости или от воли лающего жутковатым гулом и осыпающего важно листьями; и вдруг...
Неохота приготовлять для сна сундучки... смахивается вместе с одеяльцем пыли, на месте которого вот уже несколько мгновений счастливо представляешь себе хоровод звездочек, переставших кривляться поблескиванием и в знак примирения закружившими в...
Убегающих шажках... сонного каприза,что всегда будет просто...
Игрой... граней сундучков, благовейно впитывающих чудно-радостное глухое попискивание, в...
Белоснежных капельках...

[Gazero]

Звездочка на пути - ...

... - Это голос Отца. Кто, как ни он, твой родитель, знает, что ты – лучший в мире ребенок, самый любимый и родной. Даже если ты совершаешь ошибки, даже если ты уже вышел за порог детства и… дома.
«Как же мне этот дом надоел! – подумал однажды Сын, одетый в модный костюм и все скучающе глядя на дверь. – А еще и отец принялся отчитывать: ты то не сделал, ты не так выглядишь; выполни то, забудь это!... Просто невозможно это слушать, да и неужели он не понимает, что не все такие скучные, как он, что мне жить хочется, а не куковать в одной квартире с ним до окончания веков!... Надо решаться это сделать, я уже взрослый!... И у меня все получится…»
Как просто это сказать и с наслаждением дышать воздухом вне дома, небрежно бросив Отцу на прощание: «Я иду искать работу!». А самому отправиться искать своего счастья. Казалось, оно рядом и стояло в лице представительных мужчин с солидными сигаретами в руках и винами в руках.
Сын знал, что к ним не так просто попасть, надо сначала «самому встать на ноги». И это дело не из простых – он еле-еле накопил мелкой работой на билет в соседнюю страну, чтобы там использовать знание культуры и устроиться учителем.
И даже такая извечная профессия имела преграды в трудоустройстве; но, к счастью, Сын свободно преодолел их, благодаря, как ему казалось, своему умению договариваться и получать желаемое. А что в него входило?
Об этом он и мечтал, после напряженного дня срывательств голоса с учениками и коллегами, которые не слишком-то с ним сдружились; в мечтах ему виделась красивая подружка, машина новой марки, представительные друзья и, главное – отдельная квартира, в которой можно будет жить отдельно от папы.
« «А как он там?» - ну что тебя за пустяки интересуют?! – говорил сам себе Сын, с самодовольным аппетитом уминая дорогостоящий сыр с виноградом. – Лучше давай работай, чтобы потом накопить на более приличное убранство – это старомодное какое-то… Тебя ведь ждет новая, красивая жизнь!..»
Увы, не так быстро она достается, как ему хотелось бы. И потому самоуверенный юноша с удивлением заметил, что все его разочаровывает – работа становится невыносимой, живет он в бедной комнате, ездит на страшненьком автобусе; в приятелях оказываются ничем не примечательные служащие, а женщины не обращают на него внимания!
А оно только приковано, механически и устало, довольно небрежно к ученическим тетрадям и скромному быту, который весьма нелегко в одиночку обслуживать. И не удивительно, что Сын стал с теплом вспоминать, как Отец, без жены, с удовольствием помогал ему в хозяйстве и разделял с ним учебу и досуг. Он, его милый и заботливый папа, всегда его понимал и согревал, несмотря на все замашки и обиды…
Юноше даже стало обидно, что он так сухо с ним попрощался; как будто с роботом; он внезапно осознал, что не попал сам и на простую работу сам – все это талант его Отца спокойно сосредоточиться на цели и достичь ее!
Как многое связывало его с папой – и внешность и даже немного характер, но сильнее всего – какое-то приятное волшебство родства. Потому Сын с таким упоением и любопытством разглядывал папину фотографию, наспех прихваченную наспех из дома. Она изображала его таким, в каком возрасте сейчас его сын, может, чуть старше; таким же элегантно одетым и взросло выглядящим.
Только глаза более задумчивые и… теплые. Сын только сейчас понял, что без них он даже не увидел бы свет, всю красоту детсва и возможности будущего. Как будто они отдали всю радугу ему, молодому и сильному, а сами остаются тихо в тени дома.
«Хотя нет! – со страхом вдруг подумал юноша, тревожно глядя в окно, - Пока я тут горячусь над безразличными коллегами и ветреными учениками, курю и выпиваю с малознакомыми сомнительными типами, нелепо навязываюсь девушкам; мой папа совсем один!.... Ну и что, что я ему деньги высылаю, деньги не вернут того, что у него было – молодости!... Папа все чахнет без меня, пока я такой лоснящийся, как он в молодости!... Прости меня, папочка!..»
И с этими живительными мыслями Сын принялся скоропостижно сжимать расходы, чтобы накопить на билет домой. Даже в общении он стал весьма избирательным, чтобы потом чистосердечно признаться в своих ошибках и исправиться, больше не краснеть перед Отцом.
И он, вдали, наверняка бы, радовался, узнай, что его единственный и любимый Сын бросил, хоть и с раздражением и нервным настроением, курить; стал рано вставать и немного заниматься спортом, чтобы стать таким же сильным и красивым, как папа в молодости; завел полезное хобби, чтобы порадовать его талантами….
Талантом юноши стало умение ласково и справедливо обходиться с детьми, которые раньше его раздражали и заставляли потом украдкой принимать, в столь юном возрасте, снотровное и сердечные капли. А еще – покладистость в отношении с коллегами, сдержанность и учтивость с женщинами.
«И как все же замечательно, что у меня есть кто-то, ради кого достойное дело – так стараться! Это – мой папочка!...» - думал Сын, с удивлением замечая, что отец будто рядом с ним и наполнил его новыми силами, его жизнь – новыми красками и подарил успех!
Успех незначительно, но столь живительно и солнечно ознаменовался самым светлым явлением на земле на свете – первой, счастливой любовью юноши; к простой девушке, которая стала с ним встречаться не потому, что он – успешный учитель и много зарабатывает; не потому, что к нему тянуться в дружбу состоятельные люди; и даже не потому, что он имеет квартиру и машину.
А потому, что узнала, какие все же интересные, немного робкие и по-детски наивные бывают парни. И он, один из таких, ценит ее больше всего на свете, больше своего имущества и талантов. Он тихонько говорит, что имеет папу, который давно мечтал увидеть «добрую, умную, тихую и красивую девушку рядом со своим сыном».
Он с удовольствием смотрел в окно поезда, робко придерживая за руку свою девушку и поглядывая на фотографию Отца. Наверное, потому, что предчувствовал долгожданное возвращение домой, где никто не бросит безразлично за первые слезы в чужом городе, никто не унизит гордо и жестоко за твою особенность, никто не посмеется и не подставит во время трудностей и душевного упадка. Никто не станет таким же близким и искренним, чутким и милым, как первая и волшебная любовь…
Удивительно, но и она, словно звездочки, лучики солнца и облака рассвета - целый мир, что тихонько притаился возле родной двери; что с теплотой и готовностью открывает замок. А за ним, холодным и суровым…
«…Папа! – облегченно и по-детски радостно закричал Сын, уставший и даже глубоко переживший боль и шум от чужой суеты. – Здравствуй, папочка!... Прости, что я тебя покинул, я представляю, как тебя этим обидел!...»
А Отец лишь усмехнулся с теми добрыми глазами, которые, кажется, были всегда такими и, крепко обняв Сына, заметил, что «ему не зачем прощать своего дорогого ребенка; главное, что он жив, здоров и… вернулся домой счастливым!». После этого он поспешно помог разгрузить Сыну чемоданы и учтиво пригласил его и девушку к, всегда теплому и свежему, обеду.
За ним он обрадовано почувствовал на душе, как, от хороших вестей про теплые отношения, успешную работу и блестящие приобретения, навек улетучиваются бессонные ночи и переживания, грусть и ощущение черного одиночества, собственной ничтожности, ненужности.
Все это навсегда улетело за блестящими искорками старой, черно-белой фотографии молодости отца, которой Сын бесконечно благодарен за силы и все чистое, что имеет. Она, кажется, тоже присутствовала при обеде, молчаливым собеседником, тихо смотрящим на чудо жизни – сразу на осень и весну, на одновременный закат и рассвет.
Как они красиво улетаю листьями и душистыми цветами, сразу в солнце, звезды и луну, скрепляя твердый и ярко-разумный вывод, что черно-белые краски молодости Отца хранили жизнь и тепло заботы к, достойному, любимому Сыну, совсем не зря!...